Как назло, в тот день, я была загружена другой работой, пропустила чек и подошла к самому началу концерта. Стали подтягиваться какие-то креативные дети – пакеты детей нещадно гремели. Взрослые тоже подходили активно. Та или иная тара была у всех. Я познакомилась с угрюмыми участниками группы. Они нервно курили и сосредоточенно молчали. На земле – рядом со сценой – лежал лист со списком заявленных композиций. Я его подняла, пробежала строчки, где обсценная лексика гармонично чередовалась с названиями напитков, которые лучше не употреблять, – и мое сознание поплыло в другую реальность. Я ощутила, что все кончено, и, шатаясь, пошла к ничего не подозревающим организаторам. Я пыталась что-то промямлить, мол совсем не знала и не ожидала, доверяла и была обманута. Тут начался концерт. Дети и взрослые весело запрыгали, достали из пакетов тару и стали дружно подпевать и подпивать. А мы с ребятами ошарашенно молчали. Кто-то ушел. Я плакала и время от времени собирала разбросанные пустые бутылки. Да, я думала о сохранности камерной и дружелюбной федеральной площадки, но больше о своих коллегах, которые доверяли мне и которым так тяжело было все здесь устроить. На следующий день мы встретились и мудро решили: «Здесь у нас не Вудсток, сами не расскажем, никто не узнает. Зато аудиторию расширили. Мало ли, возможно, в следующий раз дети с бутылками придут на один из концертов классической музыки, которые тоже проходят здесь. То есть даже доброе дело сделали». Другими словами, ничего страшного не произошло. Только сама я, и это стоит признать, очень люблю пост-панк, пост-иронию и угрюмых мужчин.
– Что ты сделала, чтобы начать общаться с ним?
Впала в глубокую депрессию. Меня одолело жуткое одиночество, как болезнь – всепоглощающая и неизлечимая. Я потихоньку умирала. И радовали меня только его тексты в социальных сетях и редкие записи выступлений, которые я находила. Я начала слушать песни и смотреть фильмы, понравившиеся ему в пространстве интернета. У меня как будто появился друг и много надежды. Я сконструировала себе кого-то нереального – не его. Умом я понимала, что вновь мечтаю о сказке, пытаюсь исправить и спасти человека, которого, по сути, не знаю и с которым все изначально сомнительно началось. Но сердцу и психологическим травмам не прикажешь, они цепляются за подобное, как за спасательный крючок, коварно разрывающий слегка поджившие раны. С той – противоположной – стороны смартфонного экрана происходили схожие процессы. И однажды вечером он мне написал. В тот момент, как сейчас помню, я переживала острый приступ одиночества, зачем-то сидела около ванной и по-детски беспомощно плакала. Его сообщение моментально стало волшебной сбывшейся мечтой. Я готова была пойти и поехать куда угодно, впустить к себе домой, обогреть и поделиться самым сокровенным. Мне даже в голову не пришло, что это пьяное, шальное сообщение потерявшегося мужчины. Или интуитивно пришло, и я почувствовала, что именно здесь ждут моей помощи и душевной теплоты. Спасающий никогда не одинок, спасающего греет иллюзия, а иллюзия – самое ослепительное солнце.