Напротив, привычка допускать вероятности вселяла слабую надежду на существование загробного мира.
В отличие от большинства, я не испытывал страха перед смертью, просто хотелось удостовериться, что хотя бы за гранью существует справедливость. Но как бы ни искал в научных трудах подтверждения жизни после смерти, успехом поиски не увенчались. А теперь знаю: духовное не поддается математическим расчетам, не подчиняется физическим законам, но даже если бы подчинялось – дух никогда не позволил бы себя измерить в соревновании научных величин.
Не там нужно было искать, однако я жаждал фактов.
Моя ли в том вина? Все, что происходило со мной от рождения до смерти, – не более чем НИЧЕГО. Пустое, бессмысленное, безнадежное, оставляющее только тягостные смутные образы. Единственным светом, смыслом, ценностью, тем, без чего я не знал себя, была моя сестра-близнец. Нам не нужно было разговаривать, чтобы знать мысли друг друга, достаточно взглянуть в глаза или дотронуться.
С рождения мы были словно привязаны друг к другу и привыкли открыто выражать любовь – держались за руки, часто обнимались и смеялись. Наши глаза блестели. В детстве это казалось естественным, а позже начались проблемы: косые взгляды, лишние вопросы, грязные подозрения. Наши чувства стали ненормальными для общества, мы слишком напоминали влюбленных.
Про себя я все отрицал, твердил, что наша любовь – самая чистая на свете, но где‑то глубоко внутри обреченно осознавал – подозрения небезосновательны. Невинные прикосновения являлись единственной доступной роскошью, и мне все больше хотелось явного выражения любви.
Мой взгляд стал чаще задерживаться на ее губах. Хотелось провести рукой по ее гладкой коже, по блестящим волосам, вдохнуть их аромат. Хотелось слиться с ней воедино и больше никогда не разрывать обретенную связь. Я взрослел, сгорая заживо. И сходил с ума от невозможности прекратить агонию.
Во мне поселился страх, что она догадается о моих порочных чувствах, и это разрушит ее хрупкий мир, в котором не существует даже понятия «предательство». А я предал ее. Но, по крайней мере, удавалось хранить все в тайне.
Отныне, глядя на сестру, я регулярно ловил себя на мыслях, превращавших меня в чудовище в собственных глазах. В чудовище, с которым необходимо бороться. Я стал избегать ее взгляда, прикосновения были непозволительны. С огромным усилием я все чаще отказывался от ее общества, замыкаясь в себе.