Тогда еще Даньел не знала горя, подобного моему, и сердце ее не было таким черствым, как сейчас; оно впустило меня и окружило любовью, наивной, детской и еще не отягощенной обидами. Да и откуда им было взяться, этим обидам? У Даньел было без малого все: огромный дом, любящие и успешные родители-предприниматели, восхищение сверстников и влюбленные взгляды мальчишек – хватай любого, кто понравится. Учеба давалась ей легко, без единого препятствия или проваленного экзамена. Даньел Лэнфорд – гордость, лицо Уэст-Ривера, так о ней отзывались учителя, единодушно сделав главной звездой академии.
Словом, в такой компании, как я, Дэнни не нуждалась, и все же именно меня она выбрала. Разбавила собой тоску по родным, которых я не могла ни увидеть, ни обнять…
Когда погибли мои родители, мне шел двенадцатый год. «Они разбились», – сообщили мне полицейские в канун Рождества, чем навсегда отравили любимый праздник. С того момента он стал траурным днем, а я возненавидела Бога. Как он мог допустить такое, если я с раннего детства молилась перед сном каждый вечер? Я разуверилась в нем и три месяца кряду вместо молитв ежевечерне лила в подушку слезы, проклиная его.
Из всех живых родственников была лишь Мариетта Чейзвик, приходящаяся моему отцу сестрой. Но они с папой были не в ладах при его жизни (тетя даже решила сменить родовое имя Беккеров на псевдоним), и потому новость о предстоящем опекунстве тетю нисколько не обрадовала. До сих пор вспоминаю ее скривившееся лицо при встрече с соцопекой, и делается тошно. Можно подумать, я светилась от радости, отправляясь к ней под крылышко! Ни огромное имение, ни розовый сад, ни кровать с балдахином не могли утешить моего горя и заставить полюбить женщину, которая даже не пыталась хоть сколь‑нибудь полюбить меня. Или сделать вид, что я имею ценность чуть большую, чем недавно затушенная сигарета. Моя ценность приравнивалась исключительно к пеплу, серым ковром устилавшему ее хрустальную пепельницу. Даже своего весьма скромного наследства я не увижу до совершеннолетия, а значит, буду прикована к своей тетушке еще несколько лет, исполняя любое ее волеизъявление.
В Уэст-Ривер меня отправили тоже не из любви, а из желания подчеркнуть статус дома Мариетты Чейзвик. Тетя, привыкшая окружать себя роскошью, не допустила бы просчета, распоряжаясь моим будущим. Что же будут говорить, отправь она меня в захолустную школу где‑нибудь в Хакни