Нет, нет и еще раз нет! Никто и никогда не давал Коршуну
пощечину, не получив сдачи. Деваться некуда. Положение обязывает –
буду трепыхаться дальше, чем бы все ни закончилось.
Приняв решение, я сосредоточился и приказал скауту вернуться с
докладом.
Через пять минут вихрь появился в салоне и завис над передним
пассажирским креслом. Я закрыл глаза, чтобы ничего не отвлекало, и
подключился к шпиону…
Автомобиль с тремя незадачливыми головорезами проследовал в
деловую часть города и остановился неподалеку от двухэтажного
здания, построенного совсем недавно в стиле новейшего модернизма.
Почти весь фасад был сплошной стеклянной плоскостью, непроницаемой
снаружи для постороннего любопытного взгляда. На стене у парадного
входа красовалась табличка: «Мозель и сыновья. Экспорт-импорт
цветных металлов». Однако ребята, проигнорировав парадный подъезд,
двинулись в обход здания и, достигнув служебного входа, позвонили в
дверь. Обе ее створки гостеприимно распахнулись, из невидимого
динамика приятный баритон сообщил:
– Заходите! Шеф ждет.
Троица протопала по витой широкой лестнице на второй этаж. Бруно
без стука распахнул одну из дверей, и группа очутилась в прохладном
сумраке необъятного кабинета. Сразу поражал контраст новомодного
архитектурного стиля здания и архаичного убранства кабинета.
Раритетная мебель, старинные гобелены по стенам, на окнах шторы из
тяжелой парчи, богатая позолоченная лепнина на потолке, стенах и
камине – все это больше подходило для загородного дома
какого-нибудь вельможи позапрошлого века, чем для современного
офиса. С другой стороны, как я понял, по задумке хозяина клиент,
попадающий сюда впервые, должен быть ошарашен и подавлен величием и
богатством обстановки.
За столом, поверхность которого была обита зеленым сукном, сидел
худощавый человек, одетый в черный костюм, и что-то писал старинной
чернильной ручкой с золотым пером, тщательно, даже самозабвенно
выводя буквы на листе бумаги. С минуту он не обращал внимания на
застывших у дверей визитеров. Закончив, мужчина поставил внизу
документа размашистую подпись, положил бумагу сверху стопки таких
же листов и придавил тяжелым золотым пресс-папье. Лишь после этого
он соизволил посмотреть в сторону вошедших своими бесцветными,
ничего не выражающими глазками. Голос его был тих и спокоен, но
почему-то при его звуках становилось неуютно: