Она посмотрела на него с печалью и состраданием.
– Это все из-за него. Злодей, о котором я говорила. Он поработил мой мир, мою игру. Он подчинил себе волю многих, превратил их в марионеток, которые исполняют его волю, не ведая того, что делают.
Она говорила с горечью и гневом, словно каждое слово было отравлено болью.
– Не все в этом мире осознают себя, – продолжила она, – многие живут, как NPC в игре, запрограммированные на определенные действия, не понимая, кто они и что с ними происходит. Они живут, словно во сне, не помня о том, какими они могли бы быть. Они просто работают, и это всё, что им остаётся.
Он посмотрел на работающих людей и с ужасом понял, что они действительно похожи на марионеток, лишенных собственной воли. Он увидел, что в их глазах нет ни искры надежды, ни толики самосознания.
– Игроков здесь совсем немного, – произнесла она, – тех, кто осознает себя, тех, кто способен видеть дальше заложенной в них программы. Тех, кто хочет бороться. И мы, – она посмотрела на него, – мы должны им помочь.
Он посмотрел на нее, чувствуя, как в его сердце нарастает решимость. Он понял, что он не просто наблюдатель в этом мире, а тот, кто призван его спасти. Он понял, что он один из тех, кто способен видеть за границы иллюзии, кто способен бороться за свободу всех тех, кто ее лишился.
– Тогда давай действовать, – проговорил он, – я готов сражаться за этот мир, я готов стать тем игроком, которым мне суждено было стать.
Она улыбнулась, и в ее глазах снова засиял свет надежды. Она была готова к борьбе, и теперь, она знала, что не одна.
Они вошли в таверну, и их тут же обдало волной густого табачного дыма, прокисшего эля и приглушенных голосов, которые, казалось, тонут в тяжелой атмосфере этого места. Тусклый свет от масляных ламп еле пробивался сквозь плотный туман, окутавший зал, и, казалось, даже музыка здесь была лишь бледной тенью былого веселья. Сидевшие за грубыми деревянными столами люди, были измождены и печальны, они бросали мимолетные взгляды на вошедших, но тут же отворачивались, словно не видя смысла в приветствиях.
Но один человек, похоже, пытался противостоять всеобщей апатии. Это был бард, стоящий на небольшой сцене в углу. Он как раз закончил свою песню, и последняя нота, словно угасающая свеча, растворилась в воздухе. Его голос был хрипловатым, но в нем чувствовалась какая-то неукротимая сила, он пел о печали и надежде, о любви и утратах, и даже в этом темном месте, его пение, хоть на мгновение, заставляло людей вспоминать о чем-то светлом.