– Всегда считал алхимиков чокнутыми.
– О нет, мы не чокнутые. А вот сектанты-назарриты – те вполне. Говорят, потрошили нелюдей на ингредиенты, да только в последние сто лет вместе с нелюдями заметно поубавилось и количество назарритов. Кажется, этот Вербина был из их числа. В груде хлама, оставшейся от старой лаборатории, я нашел несколько его книг и бегло пролистал их. Обычные алхимики тоже прибегают к тайному языку, но это нечто другое. Морок обещал помочь, но нам от этого не будет легче. Работы завались.
– Он не испугал тебя?
– Немного. – Лонан поморщился. – Но бояться глупо. Бояться чего-либо – только зря тратить отпущенное время. У меня есть шанс соприкоснуться с запретной алхимией! Это опасно, но все же…
Асавин не верил своим глазам. Его товарищ, вечно мрачный, не по возрасту ворчливый, словно старик, запертый в тщедушном теле, внезапно расцвел. В темных глазах блеснула молния. Даже в тот день, когда они наконец получили свободу, Асавин не видел в них такого живого блеска.
Пошла тяжелая работа по восстановлению лаборатории. Сначала решили простые задачи: поставили на место съехавшую крышу, залатали дыры в подпаленных стенах, затянули окна свежим пузырем. Затем принялись за внутреннее обустройство. Сколотили новые полки и стеллажи, столы для опытов и оборудования. Сложней всего пришлось с хрупкими шлангами и стеклом, но контрабандисты Дарио каждый день приносили что-то новое на замену. Лаборатория начала приобретать приличный вид.
Теперь Лонан и Асавин много времени проводили бок о бок, и только когда приходил Морок, чтобы помочь в расшифровке записей Вербины, Асавин мог прогуляться по Цитадели и зайти к Дивнике. Она отселила Тьега в отдельную пристройку, возведенную за пару дней, где его не могли побеспокоить обычные посетители.
Мальчишка много спал, а остальное время – лихорадочно говорил, и особенно словоохотливым он был с Асавином. Всеблагой, да он просто не затыкался! Трещал о своей родне, о любимых сердцу местах, о первой любви.
– Асавин, скажи, ты любил когда-нибудь? – спросил он, когда немного утомился от длительного монолога.
Эльбрено задумался. В нем часто вспыхивала страсть, но прогорала она тоже очень быстро, оставляя от эмоций только холодное пепелище.
– Когда мне было тринадцать, мне очень нравилась одна девушка, – признался Асавин. – Она торговала сливами, а я скитался по улицам. Она была добра ко мне.