Секунд пять я пытался проморгаться: голову занимали куски уже напрочь забытого сна – в том числе и ту часть головы, в которой сидят глаза и связанные с ними нервы. Поэтому Нурыча я углядел только через пару секунд, после того, как убедился, что Гулька безмятежно дрыхнет. Сын молча сидел на краю нашей кровати, серьезно уставившись в меня. Видимо, этот взгляд меня и разбудил. Эмпатия, не иначе.
Увидев, что я проснулся, Нурыч заулыбался беззубым ртом. Тут я понял, что ничего страшного, по крайней мере, не случилось, и, чтобы Нурыч сильно не радовался, сердито зашипел:
– Ты чего приперся? Обещал ведь, что один спать будешь!
– Папа, извини. Я просто хотел сказать, что, кажется, праздник начался.
В очередной раз мимолетно восхитившись тому, насколько безупречно вежливые формулировки выдает мой, прямо скажем, нагловатый наследник, я все так же сердито спросил:
– Ты с ума сошел, да? Какой еще праздник?
Нурыч объяснил:
– Так салют же…
– Где салют?
– Где надо. Над кремлем. Пойдем скорее, пока он не кончился.
Я некоторое время помолчал, прикидывая варианты, потом понял, что их, в общем-то, нет.
– Спать ты, пока я не посмотрю, не ляжешь, – констатировал я.
Этот наглец тихонько кивнул.
– Ладно, показывай свой салют, – обреченно сказал я и шикнул: – Только маму не буди!
Нургали готов делиться каждой своей радостью, будь то котенок, обнаруженный за мусоропроводом, или очередной собственноручно выдранный зуб, со всем миром. Дележку Нурыч начинал, естественно, с ближайшей родни, причем от подключения к процессу не была застрахована даже годовалая Галия.
Нурыч твердым шагом повел меня в зал, откуда мы в непогожие дни дважды в год, в День Победы и День Республики, наблюдали за прыгающими над кремлем разноцветными снопами. Правда, до Дня Республики оставалось почти три недели, а последний победный праздник во все небо уже и не вспоминался. Соответственно, никакого салюта мой маленький лунатик видеть не мог. Скорее всего, он разбудил меня из-за фигни вроде самопальных петард, пускаемых по поводу и без повода окрестными пироманами.
Салют был. Не совсем, правда, обычный. Сквозь густые деревья ближайшей посадки пробивалось необычно яркое марево – и я подумал, что администрация музея-заповедника, похоже, решила усилить подсветку кремлевских стен. А когда над деревьями полетели острые разноцветные брызги, и Нурыч закричал восторженным шепотом: «Вон-вон, видишь?», и через секунду донесся раскатистый гул, я понял, что это не подсветка. И не коммерческий салют, о котором время от времени договаривались крупные казанские фирмы по случаю своих юбилеев.