Проснулся Егор Дмитриевич сам, от жары. Преломляясь мокрыми разводами на окнах, свет рассветного солнца каплями стекал по стенам и слегка трясся, сталкиваясь с нагретым водяным паром. Выспавшийся Гомозин с удивлением взглянул на часы: до подъёма ещё сорок минут. Выбравшись из-под одеяла, он лёжа наблюдал за игрой света и ждал, когда в соседней комнате начнут раздаваться звуки копошения и шелест шагов. Когда первой показалась мать, Гомозин засмеялся.
– Чего ты? – спросила она, присаживаясь к нему в ноги на раздвинутый диван, на котором он спал в эту ночь.
– А больше всех Николай Иванович вчера боялся не уснуть, – улыбался Егор Дмитриевич.
– Хорошо спалось? – спрашивала мать, гладя его по ноге.
– Спал как убитый. Хорошо у вас тут, – помолчав, добавил он, нежно взглянув на мать.
– Чего тебе на завтрак приготовить? – слегка смутившись, спросила она и медленно отняла руку от ноги. – Блинов хочешь со сметаной?
– Было бы замечательно, – всё улыбался он, радуясь красоте матери, проявившейся в странном световом узоре. Она будто светилась изнутри; растрёпанные белые волосы будто и вовсе горели в солнечных лучах, а мелкая пыль ореолом вилась вокруг неё.
– Или можно сырников. Чего хочешь?
– Что тебе готовить проще.
– Ой-ой-ой, поглядите на него! – сморщилась Лидия Тимофеевна. – Мне одинаково – не ломай комедию.
– И того, и другого тогда, раз несложно, – усмехнулся он. – И чашку капучино, будьте добры, с двумя ложками сахара.
– Кого? Может, по сопатке лучше? – тихонько, чтобы не разбудить Николая Ивановича, захохотала Лидия Тимофеевна.
– Могу я увидеть администратора? И жалобную книгу, будьте добры.
– Администратора с цепи спускать придётся. Вас устроит, сударь? – развеселилась старушка.
– Такого мне не надо. Пожалуй, поем в другом месте, – улыбался Гомозин.
– Ну так что? И того, и другого? – постучала его по ноге мать.
– Не сложно?
– Нет.
– Тогда давай и того, и другого.
– Можешь тогда подходить через двадцать минут. Пока горячие.
Жуя облитые сгущёнкой сырники, Гомозин заворачивал в горячие блины айвовое варенье со сметаной и мысленно усмехался своим вчерашним мыслям об отъезде. Лидия Тимофеевна, пока заваривался чай, мыла посуду, всякий раз закрывая кран, когда тёрла губкой тарелки.
– Чего ты? Дорогая, что ли, вода стала? – прочавкал Егор Дмитриевич.