– Не знаю.
– А то зайди, погрейся, – усмехнулась она и зацокала вниз по ступеням, не дав ему ответить.
Егор Дмитриевич из интереса поднялся в пролёт между вторым и третьим этажами и решил немного проследить за ней. Она так же порывисто вышла из дому и зашагала будто наобум, несколько раз в секунду меняя решение о направлении. Ей навстречу шла старая сгорбленная женщина в войлочном пальто с двумя сумками. Старушка кивнула даме с зонтиком и что-то сказала ей, а та прошла мимо, будто ничего не заметив. Это была мать Гомозина. Одетая в знакомую одежду женщина шла незнакомой слабой походкой, и вся фигура её напоминала засыхающую каплю жидкой глины, всё же готовую в любой момент сорваться с кромки гончарного круга на пол. Гомозин быстро побежал вниз, чтобы помочь ей с сумками, и столкнулся с ней ровно в дверях подъезда.
– Давайте я вам помогу, – предложил он, не давая старушке опомниться.
– Да? Спасибо. Будьте любезны, молодой человек. – Она не без труда протянула ему нетяжёлые пакеты, и он взял их, развернулся и быстро зашагал наверх.
– Поставьте там на втором этаже у двери. Четвёртая.
– Хорошо-хорошо, – отозвался Егор Дмитриевич.
Он чуть не бегом поднялся, затем зачем-то действительно поставил сумки на пол и стал ждать маму. Она медленно шаркала по ступеням, тяжело дыша.
– Нашли там? – громко спросила старушка.
– Да-да, я поставил.
– Спасибо вам большое, – сказала она и остановилась напротив него. Гомозин смотрел на неё с улыбкой и всё ждал, когда она его узнает. Она же глядела на него с опаской, очевидно, не понимая, чего он здесь встал:
– Вам кого?
– Я к матери приехал, – сказал он, улыбнувшись.
– Надо же? Неужто к Вере Васильевне? – удивилась она и заулыбалась.
– Нет. К Лидии Тимофеевне.
– Как это к Ли… Егор! – вскрикнула Лидия Тимофеевна и встала как вкопанная, прижав руки к бокам.
Гомозин в два шага подошёл к матери и крепко обнял её – она тотчас заплакала, но отчего-то не отрывала рук от своего тела. Лишь спустя несколько секунд она опомнилась и стала гладить сына по спине, по волосам, обсыпая его мокрыми поцелуями.
– Ты же меня в могилу сведёшь, – едва разборчиво говорила она. – Почему не позвонил, не написал? Кто же так делает? А если б я сумки уронила? Там же яйца!
– Мам, какие яйца? Помолчи, помолчи.
Егор крепче прижал мать к груди и с детской улыбкой на лице закачался на месте, будто в танце.