Густав тщательно вымыл руки и уже собирался выйти в подъезд, но в коридоре зацепился взглядом за приоткрытую дверь в гостиную. Небольшую щель, вероятно, оставил он сам, когда выбегал к Клаусу – не похоже на Густава, но, бывает, поспешил, – а вот за дверью как будто бы недоставало света. Помедлив, Густав все-таки заглянул в комнату. И обомлел.
Помещение, которое он увидел, не было его гостиной. Вернее, было ей только отчасти – ровно наполовину, потому что ровно посередине теперь находилась глухая стена. Два из четырех окон, если они все еще существовали, остались за ней, отчего в комнате и правда стало темнее.
Густав, силясь произнести хоть что-то, открывал рот, как выброшенный на Куршскую косу сарган. От вытянул вперед руку и медленно, чуть не на цыпочках, подошел к стене. Конечно, он ожидал, что рука ни во что не упрется и ужасное наваждение рассеется, как пропал накануне тот, посторонний… Но нет, пальцы дотронулись до твердой – деревянной, кирпичной, каменной или какой-то еще, черт ее дери, – но самой настоящей стены, да к тому же оклеенной нелепыми бежевыми обоями с узорами, напоминавшими безвкусные фамильные гербы. Густав протер глаза – стена, разумеется, никуда не делась – и молча вышел из комнаты в коридор. Надел ботинки, которые он с полчаса назад промочил в луже, и вышел за дверь. Спустился на улицу. Снова сощурился на солнце. И заорал.
Сперва он не вкладывал в крик никакой мысли – просто растягивал все гласные на перебор. Затем, когда перепуганная жена выбежала из лавки и осторожно обняла его со спины, он начал плеваться отрывистыми словами:
– Клаус! Стена! Договор! Деньги, мои деньги!
Затем, вздрогнув, он замолчал и начал озираться по сторонам. Сперва обратил внимание на прохожих, которые пялились на него с безопасного расстояния, а затем и на жену.
– Клара, – зашептал он, округлив глаза. – Клара, не ходи туда, я тебя прошу!
– Да что случилось, дорогой? Опять увидел…
– Нет! – Густав затряс головой. – Хуже! Ты не представляешь! Там стена! Новая! Точнее, выглядит как ужасно старая! Но новая! Молю тебя, стой тут! Я в полицию!
И Густав побежал. Разумеется, почти сразу же, второй раз за день, он сбил дыхание – и позже этим объяснял себе, почему не запомнил ни дорогу до участка, ни разговор с полицейскими. Воспоминания начинались с обратного пути, на протяжении которого Густав всеми мыслимыми ругательствами клял арендодателя, который с неизвестной целью пытается довести арендатора до невменяемого состояния. Он озвучивал подозрения, что Клаус действует с сообщниками, вероятная цель которых – заполучить его, Густава, дело и обобрать до нитки. На протяжении монолога Густав смотрел исключительно себе под ноги, а потому не видел лица полицейского, на котором попеременно сменялись сомнение и насмешка.