В. – бывший писатель. Что-то печатал лет пятнадцать тому назад, чем-то даже «прошумел». Теперь пишет «для себя», т. е. ничего не пишет, делает только вид.
В минуты откровенности – признается: «Плюнул на литературу, жить красиво – вот главное».
Он странный человек. Писанье его бесталанное, но в нем самом «что-то есть». Огромный рост, нестриженая черная борода, разбойничьи глаза навыкате – и медовый монашеский говор. Он то сидит неделями в своей «квартире», обставленной разной рухлядью, считаемой им за старину, с утра до вечера роясь в книгах, то пропадает на месяца, неизвестно куда.
– Где это вы были, В.?
Улыбочка.
– Да вот, на Афон съездил…
– Зачем же вам было на Афон?
Та же улыбочка.
– Так-с, надобность вышла. Ничего, славно съездил. Только, досадно, в дороге кулек у меня украли с драгоценными вещами: бутылкой зубровки старорежимной – вот бы вас угостил – и частицами святых мощей…
Через полгода – опять.
– Где пропадали?
– Да на Кавказе пришлось побывать, в монастыре одном…
Вот к этому эстету из семинаристов, с наружностью оперного разбойника, я решил пойти переночевать.
Дело было такое: я засиделся у знакомых на Петербургской стороне (а жил в самом конце Бассейной). Когда собрался уходить – оказывается, без четверти одиннадцать, и, если идти домой, обязательно попаду на обход – и в участок, так как не только ночного пропуска, но и обыкновенной трудкнижки у меня нет. Ночевка в милиции – вещь неприятная, да и вопрос еще, как обернется наутро: могут отпустить, могут и отправить в Чека. Воскликнуть, как Мандельштам (кстати, смертельно милиции боявшийся):
Мне ночного пропуска не надо,
Часовых я не боюсь, –
было бы неблагоразумно. У знакомых, где я засиделся, ночевать было негде. Я и вспомнил о В., жившем неподалеку.
Тяжелого висячего замка на входной двери не было – значит, дома. Но на стук мой никто не ответил. Неужели ушел? Я постучал сильнее. Шаги и голос В.:
– Что ломишься в такую рань? Проваливай. До двенадцати все равно не пущу.
Решив, что вряд ли это ко мне относится, я постучал еще и назвал себя.
В. сейчас же открыл.
– Голубчик! Какими судьбами? Желаете согреться? – Он пододвинул мне рюмку. Сам В. уже, по-видимому, «согрелся» на сон грядущий. Ворот косоворотки расстегнут, лицо красное, в глазах маслянистый блеск. Впрочем, это было обычное его состояние – ни пьян, ни трезв. Вечное «навеселе».