– Твоего отца больше нет, – звучал издалека сиплый голос дяди Мсто. – Прощание будет послезавтра, прилетай.
В ушах зазвенело. Пульсация в затылке мешала понять, что же делать дальше. Сквозь хаос отчаяния и постоянной мигрени Ари почти сутки добирался до Москвы, чтобы стоять сейчас в старой хрущевке.
Церемония прощания запомнилась ему сплошным белым полотном. Как то, в которое был завернут отец. По езидским традициям шейх и пир[4] обмыли тело отца, облили его теплой водой из чаши и произнесли все подобающие молитвы. Вынося гроб с покойником из дома, мужчины трижды опустили его к земле, потом повторили это и в крематории. На прощание с усопшим мужчины и женщины допускались раздельно. Плакальщицы стенали, распевая похоронные стихи, увеличивая частоту пульсаций в голове Ари.
Отец лежал в гробу на боку, словно прикорнул на минутку-другую. По поверью, ему предстояло самому перевернуться на спину уже в могиле. Из-за позы он казался Ари живым. Хотя тот и не смотрел ему в глаза, Ари будто слышал его осуждающий шепот и вел с ним тихую беседу.
– Явился, – ворчал отец, как бывало раньше. – Только на моих похоронах и соизволил показаться, бесстыжий. Ни капли почтения к старшим, к своей семье, к своим корням.
– Я не приходил к тебе! Именно к тебе, а не к семье, баво[5], – пульсировало в голове.
Гроб должен был стоять сейчас не в ожидании печки, пламя которой превратит его в пепел, а на езидском кладбище в Армении. Однако отец решил иначе. Своей последней волей он шокировал всю семью, считавшую его ревностным хранителем традиций.
– И чего ему вздумалось идти против предписанного? – шептались одни.
– Где это видано, чтобы человека сожгли, а не предали земле! – возмущались другие.
Ари не было никакого дела до чужих разговоров. Весь день он провел как в тумане, едва различая соболезнующих ему родственников. Тети, дяди, кузены разных степеней дальности – все смешались в единый водоворот черного облака.
Последующие дни он почти не вставал с кровати, находясь между сном и реальностью. Шок из-за смерти отца и джетлаг накрывали его до седьмого дня после похорон. На седьмой день традиции предписывают раздать семи езидским семьям семь порций обеда. Считается, что в этот день рот покойника освобождается от земли. Брат отца передавал еду пришедшим, бубня себе под нос, что странно следовать этому обычаю, раз покойного сожгли и никакой земли в нем точно не было. Остальные родственники согласились с ним и решили, что раздачи еды достаточно и убивать животное для поминок, как делали их предки, будет лишним.