Люсинта морщится:
– У-у, плохие слова говоришь. С таким настроем скорое выздоровление не видать! Только пестуешь тревогу у себя в душе, а она густая, оседает скверной в венах, бронхах, в желудке вызывает язву, в почках забивается камнями…
Настенные часы – ассиметричное нечто, похожее на ромб, – показывают десять часов пятнадцать минут. До обеда остается еще час и сорок пять минут. Долли не особо хочет есть. В этой больнице – санатории – кормят неплохо, не бумажной едой, пропущенной через шредер, а вполне себе питательными и вкусными блюдами. Недавно даже подавали нежную ягнятину на пару. Долли не особо хочет есть. У него проблемы с аппетитом. Только ноотропы могут распалить его. Сбросить ветошь соматической анорексии, обнажив интимное, по-своему порочное чувство голода.
Люсинта гладит Долли, перебирает пряди волос, слегка скребет ногтями кожу головы. Дилан прикрывает глаза и тихо мурлычет, вцепившись правой рукой в пластмассовый подлокотник инвалидного кресла. Приятное ощущение. Успокаивающее. Не соприкосновение с пластмассовым подлокотником, а – нежные манипуляции Люсинты.
– Еще немного подождешь и будет обед, – шепчет медсестра. – Будут подавать легкий куриный бульон и картофельное пюре с бескостной рыбой.
– Я не голодный, совсем, – устало отвечает Долли.
– Ты так мало кушаешь, Дилан. – Люсинта опускает ладони на плечи Долли и массажирует их. – Это плохо. Ты молодой, растущий организм, тебе нужно много калорий. Ты же будущий мужчина.
– В моем желудке не помещается ничего, кроме лекарств.
И воды.
– И воды.
Долли всегда был ребенком больничных палат и пропахших аспирином аптек, но после случая в пятнадцать лет его пребывание участилось. Тогда, одним утром выходного дня, Дилана схватили судороги – вроде даже не эпилептический припадок: «ауры» не было, потери сознания не было.
Периодически Долли пробивало и пробивает на содрогания конечностей или отдельных мышц тела. Однако, тогда мальчишка держал в руке конфетную вазочку, стоя у стола, и во время судорожного припадка сначала разбил ее – уже не очень безопасное деяние, – а затем, испугавшись шума, блеска стекла и возможной опасности, искривился в конвульсиях еще сильнее и упал на пол. На пол, усеянный только что разбитым стеклом.