Первый день рождения Кощея после нашего знакомства должен был меня насторожить, но на такие вещи обращаешь внимание, когда выбираешь партнёра хладнокровно, а когда тебе двадцать с небольшим, и ты влюблён, то склонен отмахиваться от тревожных знаков. Я приехала к нему домой пораньше, он просил помочь с праздничным столом. Родители уехали к бабушке с ночёвкой. Я приехала в неприбранную квартиру, сильно удивилась, потому что в моем понимании если ждёшь гостей, надо первым делом навести порядок в квартире. На кухне стояли ингредиенты для салатов, и куриные окорочка, разложенные на противне. Кощей сидел на подоконнике в закатанных по колено трениках и меланхолично курил. До прибытия гостей оставалось примерно полтора часа. Я не думала, что всё будет до такой степени запущенно, и с ужасом стала соображать, за что хвататься, чтобы успеть: то ли салаты строгать, то ли хоть как-то прибраться в квартире. Решила сначала перемыть грязную посуду, расчистить территорию для готовки и мал-мал навести порядок в гостиной. Естественно, за салаты я принялась уже когда пришли первые гости. Друг Кощея весело стал выхватывать у меня из-под ножа орешки и есть. Я заорала на него, потому что уже накопилось раздражение, он удивился и покинул кухню. Всё это время пока я хлопотала, Кощей беззаботно бездействовал и не находил ситуацию фатовой. А я беспокоилась, чтоб не ударить в грязь лицом и встретить гостей как положено, хотя вообще-то это была не моя зона ответственности. Но я как настоящая отличница взяла эту ответственность на себя, и Кощей мне предоставил эту свободу быть ответственной за него на все 28 лет. Его инфантильность и безответственность также станут потом для меня огромной проблемой.
Глава III. Ледяной душ.
Вскоре Кощей начал проявлять невнимание и даже жестокость, потому что начался период «ледяного душа» и это был первый тест, насколько я готова к дальнейшим истязаниям, достаточно ли я привязалась к нему, чтобы распространить безграничную власть надо мной. Это совпало с переездом в наше первое совместное жилище, жуткое малосемейное общежитие. Он стал отдаляться, мало разговаривал со мной, беспричинно злился на меня, у нас даже реже случался секс. Я недоумевала, почему я так быстро утратила привлекательность для него, даже подозревала, что у него завелась пассия. Доходило до того, что он грубо толкал меня, когда мы ложились спать: «Двигайся на свою половину», демаркационной линией служила борозда на раскладном диване между двумя его половинками. Иногда я приходила с работы и заставала его дома, он тут же собирался и не объясняя ничего, быстро уходил и не приходил ночевать. Он тогда часто не приходил ночевать, телефонов не было, я ждала его с ужином, прислушивалась к шагам в коридоре, в половине двенадцатого у меня ещё теплилась надежда, в двенадцать я уже начинала реветь от безысходности. С утра на работе я за микроскопом давилась слезами, ждала звонка. Примерно к обеду меня звали к телефону, он начинал мне объяснять, что засиделся на работе, а потом не мог уехать, и ему пришлось на последнем троллейбусе ехать к родителям, его родители жили возле троллейбусного депо. Однажды он припёрся на работу с другом, весь в герпесе, что-то частил мне в своё оправдание типа: «Я не знаю, откуда вообще взялась эта вторая бутылка пива», друг стоял рядом и безудержно хохотал. Целых четыре года после свадьбы у него дом был у родителей, там в его комнатушке, длинной и узкой как кишка, заваленной книгами и заставленной мебелью была у него берлога. Там он мог беспрепятственно курить с открытой форточкой. Разорвать эту связь с «домом» казалось невозможным. Сейчас происходит то же самое, Кощей словно вернулся в давнишнюю молодость, теперь другая готова терпеть его периодические неприходы, именно поэтому выселение из нашей квартиры было для него очень болезненным, и я как последняя садистка, которая знает все его слабые места, безжалостно причинила ему боль. Часто он не разговаривал со мной, от моих рассказов о работе, родственниках и друзьях он грубо отмахивался, говорил, что ему неинтересно слушать про всяких дебилов, и так потом было всегда. Хотя некоторые истории из моего детства его заинтересовывали, он смеялся и хвалил, советовал записывать. Он страшно не любил, когда я жаловалась на мать, говорил, что мне следует подать на неё в суд, а я хотела сочувствия. Потом они с моей матерью даже дружили против меня. В его лице я получила продолжение моей матери, злого полицая, он инстинктивно чувствовал, что они с моей матерью похожи в том, что им доставляет удовольствие «воспитывать» меня, мне кажется, что он даже видел в этом какую-то высокую миссию обращения заблудшей.