Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.
Марина Цветаева
Той первой ночью в царстве Карателя, в его спальне, мне приснился кошмар.
Зародившись в ней, он рос со мной, обретал собственный характер, манеру и даже некое подобие расписания, впоследствии превратившись в кого-то, кого можно назвать заклятым другом. Со временем я научилась трактовать его, относя к последствию чего-либо или, напротив, предупреждению. Неизменным оставалось одно: дурной сон боялся Дьявола, как дрова огня, и развеивался пеплом на ветру, стоило руке Дана коснуться моей головы.
В ту ночь кошмар был последствием, галочкой, отметившей новую страницу моей жизни, или отместкой за сытый живот и мягкую постель.
Я стояла в желтой рубашке и дырявых штанах посреди ветхой гостиной старого дома, а холодный ветер дул в лицо и со спины из распахнутых дверей и окон, принося с собой крики, плач и визг знакомых голосов. Голосов, часто обращенных против меня, но теперь захлебывающихся страхом перед кем-то другим.
На пол с рук капала жидкая грязь, и каждая коричневая капля, касаясь потертых досок, превращалась в красную. Кровь. Густая и пугающая, она расплывалась вокруг, подгоняемая песней ветра, поглощала пол все быстрее и быстрее, поднималась выше, до щиколоток, впитывалась в одежду, пользуясь моим оцепенением, прежде чем показать мне их.
Белые лица с черными провалами вместо глаз. Искаженные ужасом и смертью рты. Наглядный пример, что бывает с теми, кто нарушает слово, данное Карателю.
– Хату.
Распахнув глаза, в полумраке я увидела над собой лицо Дана. Прекрасное и участливое – на нем было легко сосредоточиться, перестать захлебываться кровью и начать дышать. Еще легче стало, когда, справившись с путами одеяла, я смогла сесть и прижаться к нему перепуганным птенчиком, передумавшим вылезать из-под родительского крыла.
– Всего лишь плохой сон, малышка.
Я не помнила, как заснула и вновь оказалась на кровати, окруженной тюлем, но в спальне все еще было темно, и ночную тишину тревожили лишь мои всхлипы, сдержать которые не получалось.
Дан шептал что-то успокаивающее на незнакомом певучем языке, перебирая мои волосы и поглаживая по спине, пока не высохли последние слезы, и я вновь не поверила, что нахожусь в покоях самого Карателя, и сон был тот, что о доме и крови, а не этот – о его тепле и заботе.