– Не уходи, – пробормотала я, когда Дьявол вновь уложил меня на подушки и накрыл одеялом. Дан был в той же одежде, что и за ужином, и я боялась, что он вот-вот накинет свой белоснежный пиджак с золотыми пуговицами и исчезнет насовсем.
– Не уйду, Хату, я буду на кушетке, в этой комнате, – Дан убрал лезущую мне в глаза прядку.
– Нет, совсем не уходи, – смогла я перебороть смущение, обхватив его руку своими и потянув на себя. – Зачем тебе туда, когда здесь много места?
– Я… – что бы ни хотел сказать тогда мой прекрасный господин, он оставил это при себе, вместо слов забираясь на кровать и ложась поверх одеяла позади меня. – Закрывай глаза, дитя, этот день выдался слишком трудным для твоей пока еще хрупкой жизни.
– Мои родители правда умерли?
Я хотела и не хотела задавать этот вопрос весь вечер, но кошмар придал решительности, жажды какой-то точки, черты, разъясняющей все, что осталось за спиной.
– Да.
Дан не раздумывал и мгновения.
– Им… им было больно?
– Да.
Я закусила губу, скорее сдерживая вздох облегчения, чем слезы. Радость никогда не увидеть их оказалась гораздо сильнее осознания причины, почему этого больше не случится. Впрочем, понимай я тогда все до мелочей, не думаю, что отреагировала бы по-другому. Тем людям не было до меня дела, от них я видела лишь жестокость, недовольство и обвинения во всех грехах.
– И… – я тяжело вздохнула, не зная, как спросить.
– Что такое, Хату? – тихо поинтересовался Дьявол, когда вместо слов я только растерянно завозилась под одеялом.
– Мы же в… Междумирьи, – осторожно проговорила я пока незнакомое слово.
– Все верно.
– Но Подземье, твое царство, оно для… душ плохих людей.
– Да, души твоих родителей там, им больно и сейчас, Хату, – понял Каратель, о чем на самом деле я хочу спросить. – Я не приемлю нарушений данного мне слова, но куда больше мне претит издевательство над слабыми и беззащитными. Их души познают все, что заслужили.
Я перевернулась на другой бок, лицом к Дану, различая в полумраке лишь очертания его казавшегося мне тогда бесконечно длинным тела. Мой прекрасный господин лежал на спине, подложив под голову согнутые в локтях руки, и когда я привстала, чтобы увидеть его лицо, он посмотрел точно мне в глаза.
– Ты думаешь о моей жестокости, дитя, или сочувствуешь им?
Я покачала головой, потому что ничего подобного и в мыслях не было. Ни сочувствия, ни жалости, ни плохого о Карателе.