– Ты все это наизусть запомнил?
– Нет, – снова улыбнулся Федорчук. – Это я сам так формулирую. Но ты должна передать именно это.
– Думаешь, не станут стрелять военных?
– А бог их знает, – пожал плечами Виктор. – Я им не доктор. Даже не санитар. Да, и еще. Гитлер взбешен переброской русской авиации в Чехословакию, но самое интересное, Муссолини – тоже. Они оценивают последние события как переход СССР в наступательную фазу борьбы за мировое господство.
– О, господи!
– Отдельно следует отметить: немецкий МИД начал зондирование позиции Польши. Баст не исключает возможность военного соглашения. И более того, по мнению компетентных аналитиков, если такой союз не будет заключен, то не по вине Германии.
– Тебе не страшно? – спросила Татьяна, рассматривая Виктора новым взглядом и поражаясь тому, как много она до сих пор в нем не видела или не хотела видеть.
«Дура! Вот дура-то!»
Но чье же это сердце несется сейчас вскачь, заставляя испытывать недвусмысленное томление… там… там… и еще там? Девичье сердечко экзальтированной комсомолочки – старшего лейтенанта Жаннет Буссе, или ее собственное, Танино, – не такое уж и молодое? Хотя какие наши годы!
– Будет война, – теперь она не спрашивала. Вернее, спрашивала о другом: – Тебе не страшно?
– Я свое отбоялся, – просто ответил он и неожиданно улыбнулся, но уже своей, нормальной улыбкой, от которой в груди вдруг стало тепло, жарко, очень жарко…
– Давай, красавица, – сказал Виктор. – Готовься. Через четверть часа твой выход.
И война отодвинулась… Грим, платье… сигаретка «на посошок» и «пара капель» для куража, но в голове и груди такая суматоха, что куда там зазеркалью кабаре «Эрмитаж»! А потом она очнулась и удивилась: свет ламп прямо в глаза, и она уже на сцене, в левой руке все еще фужер с шампанским, а в правой – дымится сигарета. Но образ узнали – и зал зашумел. По-хорошему зашумел… понимать зал с полуноты она уже научилась.
«Ну и что же вам спеть, родные? – вдруг задумалась она, стремительно превращаясь в Викторию Фар и ломая программу. – Что тебе спеть, Кисси? – Татьяна разглядела-таки подругу даже сквозь слепящий свет юпитеров. – А тебе, Витя? – Федорчука она не видела, но чувствовала его взгляд из-за кулис. – Что?»
– Война, дамы и господа, – начала она, подходя к краю сцены, своим знаменитым «пятачковым» голосом с недетской хрипотцой. – Вы разве не знаете? Вас еще не призвали, месье? Нет? Но это ничего не значит, не правда ли? Не призвали сегодня, так призовут завтра, потому что… война. Война за свободу, я имею в виду. Ведь вы меня понимаете, мадам? Да? Я так и знала. Ведь мы все здесь французы, так? Даже те, кто не родился от матери француженки и отца француза… А завтра… завтра война, и так хочется успеть… Ну, вы все понимаете, дамы и господа. Мы же здесь все взрослые люди, не так ли?