Но перечить отцу, допытываться, искать какой-то правды было опасно.
Я вернулся в вестибюль, ко входу, нетерпеливо вглядываясь сквозь стекло в вечерний свет, но снаружи за моё отсутствие не появилось ничего интересного – те же доски старого перрона, новый перрон и две новые платформы из новомодного портландцемента поодаль, пустые до самого прихода на станцию Ковинлинн вечернего экспресса «Дорфентог-Ковинлинн-Зюльцен».
Всё привычно до одурения и навевает тоску.Сквозь закрытые стеклянные двери, которые мне приходилось охранять, виднелся ещё кусочек здания нового вокзала, на котором мне видны были только начальные буквы из названия нашего города: «Ковин…».
Но «скоро» для стариков не означает «сейчас» или «через минуту». «Скоро» для них может длиться и часы, и дни, и недели…
Не выдержав собственного напряженного ожидания, я со вздохом отвернулся и сделал шаг от дверей.
И тут же, какую-то секунду спустя, у меня за спиной звякнул колокольчик.
Я стремительно повернулся обратно, от неожиданности чуть не потеряв равновесие!
За дверным стеклом стоял он – Младший! Стоял, чуть улыбаясь, неловко, отчуждённо, словно вернулся не в свой дом, в чужой, и видел сквозь дверное стекло не меня, а кого-то постороннего.
Но я-то узнал его мгновенно, несмотря на то что из тринадцатилетнего подростка он превратился в шестнадцатилетнего юношу.
И разве могли меня остановить его нерешительность и отчуждённость?
Рывком распахнув обе тяжёлые створки дверей, я кинулся к нему и сжал в объятиях:
– Младший!!– никак не обращая внимания на то, что он не спешит обнять меня в ответ.
– Старший? – его голос был почти спокоен и до странности официален. – Здравствуй, Старший. Позволь нам всё же войти.
– Нам? – Я разжал объятия в недоумении и только тогда заметил, что нас окружает и внимательно на нас смотрит с десяток человек.
Я не простил бы себя, если бы замешкался хоть на секунду:
– Господа! Добро пожаловать.
Отец не предупреждал меня, что Младший будет не один, но я не мог не верить Младшему, поэтому посторонился, давая войти новым гостям.
Гости – все мужчины вида благородного, были одеты в одинаковые серые офицерские шинели без знаков различия. И, скидывая эту верхнюю одежду на руки нашему слуге, они оказывались в чёрных полевых кителях без петличных знаков на воротниках, без аксельбантов, без портупей. Вообще, без чего бы то ни было, что обычно принадлежит военному костюму. Только китель, голубые брюки и хромовые сапоги, начищенные до блеска.