Я знаю, что только в самой жизни скрыта душа, что все теории, все отвлеченности постепенно, медленно, но наверняка губят художника, как и ловкость руки в работе без вдохновения. Опираясь на непреложные методы, которые изначально составляли само искусство, я не доверяю парадоксам и игре ума, даже гениального; ибо они всегда являются новым приобретением, вносящим только разрушение в наследие отцов. «Передать в совершенстве то, что чувствуешь – в этом вся цель». («Realiser-tout est la»). Так говорил мне Сезанн, после того, как Италия, Фландрия и Испания меня в этом убедили. В самом деле, произведения ценятся не по своей задаче, а по своему выполнению. Моя цель не в том, чтобы здесь разобрать все созданное Сезанном, и не в том, чтобы произнести приговор за или против него, как увы нам часто приходится слышать от художников, достойных сожаления: нет, уважение к памяти старого учителя мне этого не позволяет. То, чем я восхищался в нем, его удивительным даром оригинальности, силой чувства общего, пением красок и высоким стилем, заставляют меня смотреть на Сезанна с восторгом, как на захватывающее душу явление. Я считаю себя в праве говорить лишь о влиянии работ Сезанна в тот момент, когда его уже признали, влиянии, в большинстве случаев искаженном. Я попытаюсь доказать, что большая часть подражателей не знала и не постигала мудрости художника, которого она считала своим учителем.
Эта ошибка в значительной мере была причиной того, что все, что в тенденции Сезанна было честного, обновляющего и благотворного пропало даром, и что еще хуже, она заставила думать, будто сам оригинал лишен тех качеств, которыми он обладал в высшей степени. Обнародование мыслей Сезанна поможет ознакомлению с ним и, осудив чудовищные перевоплощения, которым он подвергался в неумелых руках его друзей, тем самым спасет по крайней мере его наследие.
Почти ежедневно в продолжение месяца совместной жизни с Сезанном, я вел записи: мне хотелось бы показать его образ, затуманенный или искаженный теми, кто с ним мало общался. И если и не скажу всего, то надеюсь, по крайней мере, сказать много, потому что я почувствовал это сердце и полюбил эту душу. Какова бы ни была моя любовь к Сезанну теперь, может быть, даже более к человеку, чем к художнику, я обрисую этот характер неровный, странный, измученный, в основе очень добрый, но в котором под конец озлобление восторжествовало. Так обыкновенно бывает с теми, кто встречает на своем пути недоброжелательность и корысть этого мира.