Свечи, одна за другой, начали гаснуть, словно невидимые пальцы затушили их пламя. Тьма захватила комнату, оставив только мягкое, дрожащее свечение пентаграммы. Оно напоминало огонёк, который горел не светом, а самой сущностью тьмы, порождающей свет. В воздухе появился новый запах – гнилостный, насыщенный сыростью, как от влажной земли на кладбище, поднятой после долгого покоя. Этот аромат был удушающим, проникающим в лёгкие, словно сама смерть дышала из углов комнаты.
Мрак стал живым, почти осязаемым, и в нём затаилась сила, ожидающая лишь команды, чтобы пробудиться.
– Теперь начинается очищение. Первая звезда падёт, и мир узнает силу тьмы.
Его голос звучал, как шелест сухих листьев, перекатываемых ветром – холодный, отстранённый, но полный затаённой мощи. Каждое слово было чётким, словно выбитым на камне, и отдавалось в комнате гулким эхом. Мужчина подошёл к стене, где висела карта Сеула. На её поверхности, обтянутой тусклым светом, выделялись красные точки, отмеченные с пугающей точностью. Они напоминали капли крови, запёкшиеся на старом холсте, а между ними, как связующие узлы, виднелись фотографии.
Эти изображения, обычные на первый взгляд, несли странную тяжесть. Радостные лица фанатов, сияющие влюблённостью и энтузиазмом, контрастировали с холодом, что наполнял воздух комнаты. Снимки вокалистов группы Eclipse и сцены их выступлений были разложены, словно трофеи, но казались изъятыми из чужих жизней – кусками мира, который должен был кануть в пустоту. Мужчина медленно провёл пальцем по одной из точек, оставляя за собой еле заметный след, как будто сам контакт с картой придавал ей странную, зловещую энергию. Его палец остановился на фотографии девушки. Она улыбалась, её глаза блестели, а свитер с логотипом группы придавал ей наивное очарование. Но в глазах мужчины её образ был иным – не просто лицом, а символом, началом неизбежного.
– Ты станешь первой. Ты покажешь им дорогу в забвение, – сказал он, и его голос наполнился нотками почти нежного упрёка, будто он прощался с давно знакомым призраком.
Сняв фотографию со стены, он поднёс её к свечному огню. Пламя загорелось мгновенно, с шипением, будто сама фотография сопротивлялась своей судьбе. Огонь, яркий и неестественно быстрый, поглотил изображение, оставив лишь чёрный пепел, который осел на его пальцах, липкий и тёплый. Запах сгоревшей бумаги смешался с тяжёлым ароматом ладана и железа, усиливая чувство удушья. Мужчина стряхнул пепел на пол, а затем вытер пальцы о поношенную ткань своего ханбока, словно завершая ритуал. Его движения были неторопливыми, исполненными странной торжественности.