Эта мёртвая тишина, пронизанная страхом и ожиданием, нависла, словно полог ночи, где каждая секунда тянулась, как вечность.
Мужчина выпрямился, движение его было резким, но одновременно завораживающим, словно кукловод потянул за невидимые нити. Его рука медленно поднялась к маске, словно этот жест был частью древнего ритуала, но он не снял её – лишь слегка приподнял, чтобы дать тьме возможность увидеть его лицо. Черты, скрытые ранее, теперь вырисовывались едва уловимо в мерцании последнего света, а глаза его горели странным внутренним огнём, смесью неподдельного страха и болезненного восхищения. Это был взгляд человека, увидевшего нечто великое, непостижимое, настолько огромное, что оно подавляло саму его сущность.
Он сделал шаг назад, как будто перед ним открылась невидимая пропасть, и его пальцы, дрожащие, но полные решимости, коснулись пола. Проведя рукой по пентаграмме, он оставил на её линии красный след – смесь жертвенной крови и силы, которая теперь казалась частью этого узора. Запах железа усилился, резкий и тягучий, будто кровь сама хотела заявить о своём присутствии, а к нему примешивался тонкий, едва уловимый аромат чего-то древнего, как запах старых гробниц или свитков, пролежавших веками в глубине земли.
– Они знают только блеск. Они живут только в славе. Но я покажу им, что свет существует только благодаря тьме, – произнёс он, и голос его звучал, как песнь фанатика, как молитва, выученная наизусть и повторённая бесчисленное количество раз. Каждое слово, казалось, впитывалось в стены, отдаваясь эхом, не слышимым, но ощущаемым, как отголоски чего-то давно ушедшего.
Из углов комнаты начали доноситься звуки, сначала едва различимые, похожие на трепет крыльев невидимых существ. Это были шёпоты, тонкие, как ветер, проникающий сквозь замочную скважину. Но эти звуки множились, становясь громче, насыщеннее, пока весь воздух вокруг не наполнился хаосом голосов. Они не были человеческими. Это были голоса из глубин иной реальности, из места, где понятие времени теряет смысл. Мужчина в маске повернул голову, медленно, с осторожностью, словно каждый его жест мог нарушить зыбкое равновесие. Он обернулся, но ничего не увидел, кроме обволакивающего мрака.
Шёпот продолжался, наполняя воздух тяжестью, будто само пространство стало густым, как туман перед грозой. Но внезапно всё стихло. Эта тишина не была избавлением. Она была как глубокий вдох перед криком, как напряжение перед катастрофой. Даже его дыхание казалось чужим в этом ненормальном спокойствии. Мир словно замер, затаив дыхание, ожидая чего-то неотвратимого.