Объект его страсти даже не нуждался в этом взгляде, чтобы понять, что с ним произошло, поскольку подобную реакцию она замечала у мужчин с тех пор, как обрела сознание. Уже много лет она была привычна к тому, что в ее присутствии у людей отнимается дар речи.
Единственным, кто никогда не терял самообладания – главным образом потому, что всегда был человеком чрезвычайно немногословным, – был её муж. Возможно, именно поэтому она и вышла за него замуж.
Но в то жаркое сентябрьское утро Эмилиана Матаморос впервые осознала, что, хотя она была босая и одета в единственное поношенное платье из выцветшего ситца, она, тем не менее, стала абсолютной хозяйкой мечтаний и воли мужчины, которого в тот момент можно было считать владельцем острова.
На протяжении более двадцати лет Себастьян Эредиа Матаморос задавался вопросом, как такое могло произойти. И хотя его сердце упорно отказывалось принимать реальность, факт оставался фактом: его мать продалась телом и душой тому, кто разорял их собственный народ. До такой степени, что, когда через пять дней дон Эрнандо Педрариас Готарредона решил вернуться в свой дворец в Ла-Асунсьоне, рядом с ним сидела Эмилиана Матаморос, а напротив – взбунтовавшаяся и разъярённая Селесте.
Себастьян бросился прятаться в зарослях мыса Негро, поклявшись, что прежде чем ступить ногой в эту карету, бросится в море с камнем на шее. В то же время его отец оставался запертым в подземелье крепости Ла-Галера, обвинённый в том, что он был зачинщиком «забастовки» островных ловцов жемчуга.
Через неделю, когда Себастьян сидел на крыльце своего дома, глядя иссохшими от слёз глазами, как солнце начинает опускаться за горизонт, капитан Санчо Менданья подошёл, чтобы устроиться рядом с ним. Долгое время он молчал, а затем положил свою огромную, грубую ладонь на загорелое колено мальчика.
–Многое я видел за всю свою жизнь на этих землях, – наконец, хрипло прошептал он. – Многое! И после того, как я месяцами преследовал того безумного фанатика по прозвищу Момбарас-Истребитель и был свидетелем его невероятных зверств, я думал, что меня уже ничем нельзя удивить. – Он покачал головой, и внимательный наблюдатель мог бы заметить, как его глаза увлажнились. – Но это… Боже, этого я никогда не смог бы представить.
Обеспокоенный мальчик не знал, что ответить, казалось, слова у него закончились так же, как и слёзы. Через некоторое время капитан Менданья добавил, словно то, что он говорил, не имело никакого отношения к самому Себастьяну: