Главная прелесть и величайший ужас жизни в общаге заключались в том, что за всю ее многолетнюю и насыщенную историю она не могла похвастаться ни одним трезвым днем. Я был уверен, что в любой момент находилась хоть одна комната, обитатели которой отыскали повод промочить горло. Вот и мы старались не нарушать вековые традиции, награждая себя за упорную зубрежку бокалом или двумя. Но когда Кейти выгоняла нас с Эдо из их комнаты и ложилась спать, Сара захватывала бутылку и в одиночку исчезала в неизвестном направлении. Несколько раз я просыпался от ее сбивчивых шагов по нашему потолку под утро. Меня это настораживало, но обсуждать это с ней я не собирался: не хотелось портить еще не окрепшую дружбу отравляющим занудством. Все это время я изо всех сил пытался усыпить жжение в груди, не стихающее с первого дня. В мыслях отчетливо звучали ее слова о нежелательных влюбленностях. Тем не менее, каждый раз, когда я натыкался на Сару в универе, общаге, супермаркете, библиотеке или своей голове, все становилось только хуже.
По средам в моем распоряжении было полчаса между экономикой и менеджментом. Я коротал их в университетской столовке, заедая панини автоматный мокачино.
– Здорóво, Демиан. – Крепкая рука похлопала меня по плечу.
Прожевав тягучий сыр, я обернулся и увидел, что рука принадлежала Тиму. Мы с ним иногда пересекались, но толком не общались.
– Ну че, как учеба, Дем?
– Сложнее, чем я думал. А ты как справляешься?
– Хреново. – Он расхохотался. – Ну хоть ты мне скажи, нафига нам вообще эта философия? Мы сюда бизнесу пришли учиться, разве не так? Бабки делать, блин. – Тим потер пальцами так, будто в них была пачка денег. – Ты Хейду вообще видел? Он же чертов псих!
Ян Хейда обучал философии и действительно отличался от остальных преподов – а в хорошую или в плохую сторону, я пока не решил. Его присутствие в профессорском составе меня крайне удивляло: почти не уловимый за древесным парфюмом перегар деликатно сигнализировал о его любви к выпивке, а пиджак с потертыми налокотниками, вечно взъерошенные седеющие волосы и сигарилла за ухом делали его похожим на несостоявшегося романиста. Впрочем, как и манера выбирать самые мудреные и сложные для понимания слова. Но даже при этом лекции Хейды мне нравились. На прошлой неделе он назвал немецкого философа Лейбница «волосатым пидором» и предложил нам оспорить его мнение. Так он поведал о взгляде на феномен заблуждения самого Лейбница, который бы, несомненно, оценил его незаурядный подход.