Си́рин также узнал предназначение второго домика сзади, который оказался баней. Впечатления от посещения этого места непередаваемые. С одной стороны, приятная жара, почти как в климате родного острова. С другой, слишком уж сухой воздух. Идея веников больше напоминала о пытках, нежели о поддержании здоровья. А уж о прыжках в холодный снег и говорить нечего. Мало-помалу Гилберт привык и к этому. Более того, даже начал получать удовольствие от странной оздоровляющей процедуры. Укрепляли его тело и физические упражнения, которые они с Фергусом делали по утрам. Сначала си́рин просто наблюдал за ним с недоумением, но как-то раз здоровяк настоял на том, чтобы Гилберт занимался вместе с ним. «Теперяча ты не просто птица, Пирит! Держи своё человеческое тело в чистоте и силе», – говорил он, делая очередное отжимание. Действительно, день ото дня Гилберт становился крепче и выносливее. Отсутствие крыльев потихоньку заменяла отличная физическая форма.
Иногда Фергус уходил на охоту, и его часами не было дома. В такие дни си́рин, закончив все домашние хлопоты, подолгу смотрел в заледенелое окно на мирный снежный пейзаж. Когда становилось совсем темно, он видел в стекле своё отражение. На лице и шее зарубцевались шрамы от побоев, а на дне глаз плескалась невыносимая тоска. Могучие сильные крылья больше не украшали его силуэт. Всматриваясь в этого измученного страданиями незнакомца, си́рин часто задавался вопросом: «Может быть, действительно нет в живых никакого Гилберта? Он умер под деревом от холода. Остался только Пирит». А потом он выметал подобные мысли, словно сор из избы. Он здесь. Искалеченный, но живой, сильный и крепкий как никогда. У него ещё был шанс вернуться домой. Правда, что тогда? Выжили ли другие си́рины? Вдруг на остров тоже совершили нападение, и он окажется там в одиночестве до конца своих дней? А если кто-то до сих пор там, примут ли они его назад, изувеченного, без крыльев? Он больше не сможет покорять небеса, не воспарит со своими сородичами, не испытает вновь восторг полёта. А потом возвращался Фергус и нарушал размышления си́рина густым басом: «Есть давай да чай поставь, озяб я, Пирит, согреться бы».
Человек никогда не разделывал добытые туши при Гилберте в доме. Поэтому впервые си́рин столкнулся с этим, когда Фергус взял его на охоту. Человек научил его изготавливать лук и стрелы, метать ножи, отслеживать добычу и бесшумно подкрадываться к ней. Гилберта воротило от вида разделывания животных. Его чуть не вырвало, когда он узнал, что всё это идёт в пищу. По началу си́рин сопротивлялся происходящему. Он остро чувствовал в отчаянных криках зверей весь их предсмертный ужас и боль. Гилберт по-прежнему, как и с другими существами в бестиарии цирка, не понимал язык других видов, но тонко чувствовал их эмоции. И от этого ему было не по себе. Фергус сердился и надавал тумаков за его сентиментальность.