т. Сотсков ответил ему как члену партии, что, поскольку в заявлении сообщаются факты, требующие агентурной проверки, оно направлено по принадлежности в соответствующие органы, и от дальнейших объяснений с ним отказался, порекомендовав вести дальнейшие разговоры по этому вопросу со мной[48].
В написанном позже объяснении, адресованном в КПК М. Ф. Шкирятову, Сотсков подтвердил, что передал донос Цыбульника в ОГПУ. Самого же Цыбульника он отфутболил к начальству. Пришлось с Цибульником общаться и С. П. Терихову:
Когда я установил в беседе с т. Цыбулькиным, что он в данном случае пользуется и имеет сведения только от Бурковой, я заявил ему, что значительно лучше иметь дело с первоисточником, и просил его передать Бурковой, чтобы она со всем имеющимся материалом зашла ко мне, после чего я приму необходимые меры. На заявление т. Цыбулькина, что на Буркову уже начинается “гонение” со стороны т. Соколовой (“загоняют на худшую, тяжелую, работу”, “наблюдаются резкие отношения к ней”), я заверил его, что приму все меры не допустить репрессии[49].
По утверждению же самого “Цыбулькина”, Терихов хоть и пообещал, что “дворянка” Е. К. Муханова будет снята с работы, но тут же вдруг с руганью обрушился на Буркову, заявив, что та уже “изолирована” от работы по выдаче книг, “чтобы она не болтала всякому и каждому об аппарате тов. Енукидзе”. Вообще, создается впечатление, что Сотсков и Терихов отнеслись к Степану Никитичу с некоторой брезгливостью; ведь в 1935 году, давая объяснения Ежову, они даже не смогли точно припомнить фамилию доносчика и называли его то Цыбульский, то Цыбулькин.
Тем не менее, по словам Терихова,
вскоре после этого т. Буркова была у меня. Сначала передала устно содержание заявления, мы поговорили с ней по существу сообщаемых ею сведений, а на следующий день она принесла мне копию заявления. Отметив для себя основные моменты заявления, я передал его т. Сотскову с просьбой вновь направить в ОГПУ и ускорить проверку[50].
Как следует из вышеизложенного, ОГПУ, хоть и было до 1935 года отстранено от непосредственной охраны Кремля, все же играло определенную роль в проверке принимаемых на работу сотрудников аппарата. Этим ведал Оперативный отдел ОГПУ, а конкретно – помощник начальника Оперода Гулько. Правда, из документов следует, что проверка зачастую проводилась формально и фиксировала лишь наличие или отсутствие судимости у работников. Более того, как парадоксально это ни звучит, формальный характер проверки ОГПУ даже затруднял увольнение “классово чуждых элементов”, которого так добивались “классово близкие”. Секретарь партячейки ЦИК СССР П. Ф. Зайцев (с 1928 года он официально числился в ЦИК на посту секретаря Центризбиркома) впоследствии писал Н. Ежову: