– Допивай чай, переодевайся и пойдем гулять. Покажу тебе город.
Голова шла кругом от роскоши высоток, таинственных Патриарших прудов и бурлящей сумятицы подземных артерий. Передо мной вдруг распахнулась восторженная вечность: впереди целых два бесконечных выходных, Инге не надо на работу, а какой-то непонятный Валентин вряд ли объявится в ближайшую неделю. И никто не помешает нам наслаждаться великолепием московских лабиринтов и площадей. У восторженной вечности был даже свой аромат – Dolce & Gabbana. Инга пользовалась только этими духами.
Разница в возрасте перестала ощущаться сразу. Мы словно знали друг друга сотни лет. Инга заварила чай, приобняла меня сзади за плечи и вдруг расплакалась.
– Ты чего?
– Устала, Лёнь.
– Еще бы. По городу шаландались весь день.
– Да, весь день… И никакой отдушины. Приползаешь с работы – никого. Муж – совершенно чужой человек. Порой выть хочется. В последнее время по выходным беру пиво и иду к метро. Просто стою у входа, смотрю на людей. Чтоб не было так одиноко.
Я не знал, что ответить, и погладил ее по голове. Инга прижалась к моему плечу и сказала:
– Я так обрадовалась, когда тебя увидела. Большущий, мягкий, надежный.
– Ага, я такой.
– Скромняга, – она рассмеялась, – ну давай укладываться. На завтра большие планы.
Выключив свет, Инга вдруг спросила:
– Ты ведь из Москвы к бабушке в Липецк собирался заехать? А может, подольше у меня побудешь?
Утром, разбирая сумки, одеваясь и пытаясь протиснуться в туалет, мы то и дело задевали друг друга. В комнатушке, служившей и кухней, и гостиной, и спальней одновременно, было тесно. В конце концов Инга с досадой сказала:
– Лёнька! Ррррр! Перестань об меня тереться. Я же живая пока, все чувствую. И надень, пожалуйста, майку.
А потом она вышла из душа с полотенцем на голове. В коротком топе и легких светлых шортах, сквозь которые жарко белели стринги. Я отвернулся и пробормотал:
– Давай быстрее, мне тоже в ванну.
Инга пристально, без улыбки, посмотрела на меня:
– Хочешь?
Следующие 48 часов мы не вылезали из постели. На стрингах сзади оказалась пришита бабочка, махавшая крылышками от каждого движения. О томящемся в духовке мясе мы вспомнили, только когда комнату заволокло гарью.
А на третий день утром я уехал. Инга бежала в халатике по лужам, чтобы еще раз обнять. И я долго стоял в предрассветных сумерках, оглушенный, контуженный, под проливным дождем. А потом медленно и понуро брел к метро.