– Ази.
– Не бойся, не съем. Может, уже проснётся, когда придёшь.
Голубые глаза чуть затуманились. Старший прислушивался.
– Кошмары, – шепнул он. – Что-то она пережила?
Азар заглянул сквозь потолок и слегка качнул головой.
– Ничего. К утру пройдут. На рассвете все проходит, – он бережно пригладил складку на пыльнике. – Только не переживай.
Рафаэль кончиком носа коснулся его щеки и, вдохнув, сладко прикрыл глаза. А затем покрепче сжал телефон и исчез.
Ветер невидимой пеленой проскользнул по улице, тронул голые ветви и сунулся в открытое окно. Старая рама чуть вздрогнула.
Азар поднес к груди опустевшие от объятий руки. Холод острой болью прошил кости от пят до макушки, пробежавшись по коже тревожным трепетом. Узы щиплющими прожилками стянулись у солнечного сплетения. Мимо обледеневшего взгляда пронеслась жуткая ржавая цепь воспоминаний, со звоном отчаяния избивая душу каждым темным звеном. Нет.
Все будет хорошо. Он скоро вернётся. Совсем скоро. Все будет хорошо. Больше не нужно сражаться. Давно не нужно.
Со второго этажа донеслась едва уловимая человеческим слухом возня.
И правда кошмары. Может научиться играть колыбельную? Что там детям надо? Должны были ноты какие-нибудь заваляться. Рафи понравится, если.
Потирая затекшую шею, старший прошёлся вдоль книжных полок, высматривая названия музыкальных сборников.
Что-то Бах совсем потрепанный. Переписать что ли? Ария. Отлично для скрипки. Изящна, нежна, безмятежна. Рафи. Рафи напевал как-то в.
Азар схватил сразу несколько сборников, бросил их на диван, а сам бросился на кухню искать чернила или ручку.
Он вернётся. Конечно, вернётся. Совсем скоро. Утром. Где-то на рассвете.
***
В зале было не протолкнуться. Кто шелестел размашистыми свитками длинной в Панамериканское шоссе с пробками чисел на каждой красной строке. Кто позвякивал золотистыми приборами. Кто просто переговаривался с соседом о проблемах насущных.
Никого из высших, впрочем, не наблюдалось. Все свои, знакомые третьего лика. И те не в полном сборе. Значит, не так важно.
Рафаэль кивнул каждому, с кем умудрился встретиться взглядом в поисках своего места. По пути его окликнули.
Хозяином сильного голоса, приправленного тоном почти мальчишечьей запальчивости, был широкоплечий старший расположившийся во главе стола, с которого он как раз решил убрать ноги, обутые в высокие кожаные сапоги. Непослушные волосы цвета соколиного глаза спадали чуть ниже ушей и то и дело лезли перекрыть выразительные темные брови.