Похороны родителей и управление особняком легло на плечи юного Аарона слишком рано – ему только недавно исполнилось семнадцать. Около года он провёл в ужасной скорби, замкнулся в себе и потерялся из виду для общества. По возвращении к нормальной жизни о нем шептались с разных сторон:
– Это он их так, он же больной на голову! А вы не знали?
– Он заболел тяжёлым безумием* после случившегося, теперь с собой иногда говорит!
Не обошлось и без сочувствия, которое Аарону было совсем не нужно:
– Бедное дитя! Такое пережить… Страшно представить!
Накал страстей усиливался из-за того, что Аарон сильно изменился: он не стремился более к посещению визитов, общению с людьми и соблюдению ряда различных норм – этикет стал для него, в большей своей части – пустым, ненужным, бесполезным. Конечно, он относился к людям с уважением их границ; но поведение его стало заметно «проще», по сравнению с остальной частью элиты.
Впоследствии всего – понять его смог лишь Дуглас. И все говорили, что одной только Богине известно, как ему удалось так близко подобраться к Аарону.
Наследника семьи Вескалис с тех самых пор мучали бессонница и ночные кошмары.
***
Из приоткрытого окна дул слабый, чуть прохладный ветер; он развевал невесомую шторку кремового цвета и приятно щекотал кожу в тех местах, до которых мог добраться. Аарон не обращал внимание на него: его думы были заняты тревогой, как будто старая рана вскрылась вновь и ныла, кровила, изливалась гноем… До рассвета оставалось немного: несколько часов, а в пепельнице лежало две докуренные сигары. На коленях мирно спал Элиот. Он понимал, что что-то не так, но лезть лишний раз не спешил: просыпался иногда, зевал, долго смотрел на своего хозяина и ложился обратно. Когда рука Аарона касалась его головы – тихо мурчал. Казалось, мужчина успокаивался немного в те моменты, когда гладил своего кота.
От чтения книг отвлекали мысли, работа тоже не шла. Вместо кошмаров этой ночью его преследовала память. Жестокая, беспощадная. Такая же, как и те люди, что решили навредить семье Вескалис, оставив за собой две могилы и искалеченную душу Аарона.
В груди давило, дыхание давалось с трудом и каждое движение грудной клетки отзывалось болью. Аарон не помнил, сколько чая с ромашкой и мятой уже выпил, но точно знал: он вообще не помогает. Не помог и стакан крепкого рома, не помогли и две сигары… Всё внутри него кричало, молило о помощи, но ждать её, увы, было неоткуда. Лишь он один нёс ответственность за свою жизнь, за отчий дом; за слуг, работу и Элиота.