Мы с отцом остались вдвоем. С уходом мамы в доме поселилась ленивая гнетущая тоска, редко прерываемая разговорами на отвлеченные темы. Большую часть времени я проводил у себя в комнате, читая книги или мастурбируя, а иногда делая и то, и другое одновременно.
Я отчетливо помню Рождество далекого и мрачного девяносто четвертого. После похорон прошло три месяца и, казалось, дух смерти еще прятался в каждой тумбочке, под каждым стулом и в каждом цветочном горшке. Брат не смог приехать из армии. Как он объяснил, новоприбывшим не полагались выходные. Я подозревал, что ему просто не хотелось возвращаться домой, и завидовал, потому что не мог сбежать сам.
Папа приготовил ужин, постелил на стол белую скатерть, достал из буфета две праздничные фарфоровые тарелки с сиреневыми цветами и позолоченной окаемкой. Мы зажгли свечи и молча приступили к поглощению запеченной утки. Папа разрешил мне выпить красного вина и налил нам по бокалу, но, сделав один глоток, я больше к вину не прикасался. Мы оба понимали, что соблюдаем ненужные традиции, чтобы создать видимость нормальной семьи, которой больше нет. Привычки служили ориентирами и помогали удержаться на плаву.
– Пап, утка у тебя получилась очень вкусная, – прервал я тишину.
– Спасибо, я старался. Правда, не успел приготовить десерт, поэтому придется довольствоваться йогуртом и печеньем.
– Ничего, не страшно.
После долгой паузы он добавил:
– Ты знаешь, я тоже по ней скучаю.
Он встал и отправился наполнить водой еще не опустевший кувшин. Я понял, что он хотел скрыть от меня покрасневшие глаза. Мы пересекались каждый день, но по-настоящему за все это время я посмотрел на него только сейчас. Моя собственная боль до такой степени пожирала меня, что я был не в состоянии заметить, как страдают другие. Ввалившиеся щеки, темные круги под глазами, сутулые плечи, редеющие полуседые волосы – все в нем олицетворяло скорбь и усталость. Меня вдруг одолела нестерпимая жалость, захотелось подойти и обнять его, но я не осмелился. Мне стало стыдно за то, что, прожив с отцом бок о бок долгие недели, я ни разу не задался вопросом, каково ему.
Повисшая тишина стала невыносима. Я поднялся, чтобы включить телевизор.
– Можно?
– Теперь можно все, – грустно подмигнул мне отец.
Раздался женский голос, предлагающий купить зубную пасту от кариеса. Мама не разрешала нам смотреть телевизор за столом, но в новом мире пора было устанавливать новые правила. После ужина я помыл посуду и сел на диван, где отец, не вникая в происходящее на экране, смотрел какую-то старую комедию.