Отец не стал настаивать и сказал, что мама наверняка поймет. Скорее всего у него просто не было сил на разговоры. Они с братом ушли, тяжело захлопнули за собой дверь и оставили меня сидеть в коридоре, залитом предательским солнцем. Тишину пронзил звук, похожий на вопль раненого животного. Казалось, что он доносится откуда-то извне и вот-вот разобьет стены на мелкие кусочки.
Только спустя несколько мгновений я понял, что этот звук доносится из моей груди, сдавленной судорожными рыданиями. Мне казалось, что им никогда не будет конца, что во мне появился бездонный колодец, из которого всю оставшуюся жизнь будет литься неисчерпаемая грусть. Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я смог успокоиться, и в дом вернулась тишина. Я встал и на шатких ногах отправился в комнату родителей. Открыл шкаф, достал одно из маминых платьев и, уткнувшись в него лицом, лег на кровать. Ткань еще хранила едва уловимый запах пота и сладких духов. Я закрыл глаза и представил, что она сейчас войдет в комнату, приляжет рядом со мной и спросит, как прошел мой день. Или отругает меня за то, что я бездельничаю и не учу уроки. Или отправит в магазин за продуктами. Что угодно, лишь бы еще раз увидеть ее.
Но она не пришла. Не пришла больше никогда, оставив в моей душе дыру размером с целую вселенную. У меня вдруг защекотало в горле, и прежде, чем я успел слезть с кровати, меня стошнило прямо на мамино платье. Глядя на испачканные желчью разноцветные ромбики на подоле, я осознал, что жизнь не всегда обходится с людьми справедливо. А потом подумал, что так мне и надо, потому что я слабак. Я снова заплакал, перед тем как забыться тяжелым, мрачным сном.
На следующий день мой брат отправился в военкомат и поступил на службу в воздушные войска. Тремя неделями ранее он начал учебу на медицинском факультете и подавал большие надежды. Родители гордились им, пророчили ему красивое будущее, которому не суждено было сбыться. Он больше ни разу не появился в университете и через пару месяцев был призван на военную службу в Лорьян, а после учений направлен в Центральную Африку.
Оттуда он вернулся другим человеком, с которым у меня не получалось найти общий язык. Впрочем, это и раньше было нелегкой задачей. Я не знаю, зачем он отправился на войну: пытался ли он заглушить страдания, опустошить мысли или воочию увидеть боль, которая перекроет его собственную. Возможно, в тот сентябрьский день у него внутри тоже образовался колодец, который он старался заполнить как мог. Я не осуждал его, наоборот, в какой-то степени восхищался, потому что у меня самого никогда не хватило бы мужества бороться со своим горем таким способом.