Двадцать седьмая пустыня - страница 27

Шрифт
Интервал


– Ты в этом уверен?

– Конечно.

– Значит, ты всю жизнь мечтал переводить списки ингредиентов стирального порошка?

– Между прочим, несмотря на скромную зарплату, в моей работе много преимуществ: я сам строю свой график, сам выбираю заказы, могу работать из любого уголка мира. Естественно, я бы с большим удовольствием переводил художественную литературу или даже сам писал очерки, но реальность такова, что…

– Да плевать на реальность! Те аргументы, что ты сейчас перечисляешь, можно найти на сайте любого агентства, желающего за гроши привлечь на работу молодежь. Я спрашиваю, чего тебе по-настоящему хочется.

– Мне хочется быть кошкой и пройти по девяти несовместимым жизням.

– Почему несовместимым? Неужели так сложно делать то, что тебе на самом деле приносит удовольствие?

– Да потому что одной жизни никогда не хватит на то, чтобы сделать все, о чем я мечтаю! Я не могу быть одновременно продавцом воздушных шариков, укротителем тигров, писателем и отцом семейства.

– Получается, лучше не делать ничего из этого? Великолепное решение!

– Я делаю то, что должен.

– Кому должен?

– Своей семье. Лорен, девочкам.

– Вечно недовольный отец – не самая большая радость на свете. Поверь мне, я это пережила на собственном опыте. И Лорен наверняка хочется видеть тебя в ладу с самим собой.

– Лорен, по-моему, уже вообще ничего не хочется.

– А, вот оно что. Я так и знала, что мы к этому придем. Между вами что-то не так?

– Да нет, ничего особенного. Просто все как-то… серо, обыденно.

– Добро пожаловать в реальную жизнь, сынок. Женясь на ней, ты думал, что ваш совместный путь будет устлан лепестками роз и залит брызгами шампанского? И что вы пройдете по нему рука об руку и умрете в один день?

– Что-то вроде того.

– Ты, конечно, прости меня, родной, но, несмотря на свои четыре десятка, ты тот еще идиот.

Я отправил в рот кусочек круассана, запил крепким кофе и посмотрел в окно, где на небо начинали набегать облака. Погода в Стокгольме менялась еще быстрее, чем мое настроение. Малин продолжала:

– Сынок, любовь не может быть одинаковой в двадцать, в сорок и в шестьдесят. Она растет и изменяется точно так же, как меняется сам человек. Порой она умирает, и воскресить ее невозможно: к сожалению, так тоже случается. Но чаще всего нам кажется, что она исчезла, тогда как, на самом деле, она просто приняла другой облик и мирно спит, свернувшись калачиком, а мы ее не замечаем, потому что не знаем, что теперь она выглядит иначе. Мы упорно ищем прежнее яркое, кричащее чувство. Есть два варианта развития событий: либо мы поймем, что к чему, разглядим и примем любовь такой, какой она стала, либо ей надоест ждать, когда же ее заметят, и тогда она встанет и выпрыгнет в окно.