– Это не я… Не я, – шепотом с одышкой повторял Марк, будто бы отрицая то, в чем его обвиняли.
Вокруг всё помутнело, словно в квартиру проник густой дым. Стало тяжело дышать. Казалось, на грудь взвалили валун, который давил сильнее и сильнее. Эта была невыносимая, ноющая боль, которую нужно терпеть. В памяти периодически всплывал тот образ, с которым сознание не хотело мириться.
***
Веки стали тяжелыми, вздутыми, будто бы они были налиты свинцом. Через оставшиеся узкие щели глаз Марк видел, как чёрный дым клочьями оседает вниз. Ни стен, ни потолка, ни шкафа – ничего не было, словно вся квартира растворилась в воздухе. Вместо этого из-за рваных ошметков сизого тумана выглядывали чёрные, от застывшей на них грязи, откосные горбыли подбруствера. Сквозь дырявый, как решето, дощатый настил прорывалась мелкая, колючая мгла, которая пробирала до костей. Тусклого света едва хватало, чтобы Марк мог рассмотреть сидящих рядом. Это были изувеченные останки былых людей, которые в своё время жили каждый своей жизнью. У каждого была своя собственная судьба-дорога.
Один ходил по этой дороге прямо и честно, да только многим такой человек, что кость в горле. Какой-то он неправильный, значит враг народа. Второй взял ведро мелкой картошки из колхозного бурта, чтобы дети не померли от голода. «Добрые люди» увидели, изловили «лютого вора» и отправили лобзиком тайгу валить. Третий жил, как тростинка на ветру, шёл, куда взбредет в голову. Закон и честь для него были побоку. Майданщик со стажем, он засовывал руку в чужой карман, будто в собственный. Однако¸ сколько верёвочке не виться, а конец придет в самом неожиданном месте. Напился до чертиков, в голову взбрело прогуляться. Не поделив со случайным прохожим дорогу, избил того, да и попал в милицию. Так и вывели на чистую воду.
Сейчас же, сидя на мокрой, раскисшей от воды и крови, земле, в этом холодном, мрачном подбруствере все были равны. У всех теперь был один и тот же страх перед смертью, одна и та же боль, одно и то же безвыходное положение. Изредка тут и там тлел огонёк самокрутки, скудно освещая безликие, немые, чёрные лица.
Марк прикрыл глаза, которые резало, словно ножом, от каждого движения набухших век. По всему его телу расползался жуткий холод. Каждый, клубящийся в стылом воздухе выдох, отнимал последние крохи тепла. Мёрзлые, одеревеневшие пальцы вцепились в мёртвую землю и не желали подчиняться слабым сигналам, которые судорожно отправлял полусонный мозг. Острая резь сверлила правый висок, обдавало жаром раненое плечо.