Басовые ноты в этой симфонии воплей принадлежали Эндрю. Сидя на полу с дочкой на руках и Адамом, вцепившимся в спину, он явно был уже на грани срыва. Пытаясь осознать, что тут происходит, Кейт вдруг заметила, что личико Кирсти посинело, а потом плач резко прекратился, и ее тельце задергалось в конвульсиях, словно вот-вот переломится пополам. Кейт преодолела разделявшее их расстояние, сама того не заметив.
– Переверни ее лицом вниз! Вниз, Эндрю!
Раздумывать было некогда. Она сунула пальцы в рот девочке, чтобы не дать ей проглотить собственный язык, перекинула дочку через руку настолько близко к спасительному положению, насколько это было возможно, и принялась считать секунды. Малышка могла продержаться без воздуха одну, две, три секунды. «Господи! Ну же! Дыши! Дыши!» – мысленно кричала она от страха за маленькую жизнь в ее руках.
Тут раздался хлюпающий звук. Изо рта Кирсти вырвался тонкий мяукающий крик. Припадок пока отступил. Она не умерла. Придется снова поднять дозу лекарства от эпилепсии, хотя оно и давало ужасные побочные эффекты, в том числе запоры, означавшие, что придется постоянно пользоваться суппозиториями. Эндрю плакал, опустив голову на руки. Слишком поздно она поняла, что Адам все это видел. Как снова едва не умерла его сестра, как его родители потеряли самообладание, как плакал отец и кричала мать. И он замер на месте, трехлетний малыш с очень взрослым выражением смятения на бледном личике.
Первый месяц после рождения Кирсти главной задачей было не дать этому маленькому тельцу умереть, заставляя его проглатывать хоть немного молока с помощью трубок и пипеток. Кейт почти не выпускала малышку из рук, опасаясь, что она просто перестанет дышать и умрет. Казалось, будто часть ее собственного тела, хрупкий и трепещущий орган каким-то образом оказался снаружи. Практически не было времени думать о том, почему ребенок родился именно таким.
После того дня в больнице, когда врач объяснил, что девочка родилась с «аномалиями», как только Кейт немного пришла в себя, их отправили домой, чтобы там они могли самостоятельно принять решение. Состояние малышки не имело названия, и даже не было понятно, в чем оно заключается, не было никаких четких указаний. Если Кейт и позволяла себе задумываться, учитывая охватившее ее отчаянное потрясение, то ощущала она только чувство глубочайшей несправедливости: «Почему? Почему именно я?» Но неизвестные ей люди трудились в своих лабораториях, анализируя образцы крови и разглядывая их в микроскопы, и вскоре они с Эндрю снова оказались в теплом и тихом кабинете генетика. Кейт даже подумала, не оборудован ли он звукоизоляцией, чтобы заглушить отчаянные рыдания, которые наверняка должны были часто раздаваться в этих стенах. Она обратила внимание на бумажные салфетки на столе врача, которая негромким голосом произносила множество цифр и длинных слов, говоря что-то об инверсии, дупликации и мутациях. Последнее слово оторвало Кейт от созерцания плаката на стене, изображавшего призрачную пару хромосом, напоминавших извивающихся червей.