Я вот хочу исчезнуть, испариться, стать воздухом или дождём, вот таким, как этот, назревавшим ещё с утра, но поймавшим-таки меня в капкан, дождём, загнавшим беззащитных людишек в эту сиротскую дыру, созданную разве что для поминок и свадеб. Чую, всем остальным тут нравится. Дикари не шибко-то избирательны, оттого счастливы. Они не брезгуют непотребным.
Какого рожна на меня уставилась эта девчонка? Чего ты хочешь, нищий немой ребёнок? Фото? Наличные? Волшебную пыльцу с моих импровизированных крыльев? Яда из незаживающих клыков?
Эй, бармен, повтори мне.
Что вообще людям от меня надо? Затёртая пластинка, старая как мир схема: сначала они хотят всего и клянутся, что ничего не хотят. Потом – бац! – понимают, сколького это им будет стоить, и хотят скидку; потом умоляют, требуют, клянчат, не получают и ненавидят. Те, что познали меня, не хотят больше знать.
Люди – песок под ногами, в худшем случае стекляшка в песке – порежешься, ругнёшься, залечишь. Дальше-дальше. Новый песок, новая структура, новая обманка, свежий прокол. Кровяка хлещет, караван идёт. В моей истории этого песка – по шею, как на заброшенном карьере. Перешагнуть и дальше. Я ни по кому не тоскую; отнятое временами переходит в разряд фантомных болей, только вот отнятые люди болеть не могут. И всё это пойло, этот убогий бар, рыбацкий городишко, всё это – побег в поисках пристанища, места, где трава не растёт, а время дремлет на манер самого дряхлого старика, некстати прикорнувшего на скамейке. Я ищу не просто покоя, я ищу небытия.
Можно трижды поменять небо над головой, отодвинуть себя от себя, цепляться глазами и заучивать диковинные названия улиц, отелей, городов, имена рек и привратников, надеяться на то, что объём памяти достигнет предела и начнётся самоочищение (как в море, которое очищает себя само) – всё впустую. Самоочищение избирательно и прихотливо. Не по мне. Не ко мне.
Ну что ты, барашек на убой, загнанный ягнёнок, что ты так смотришь на меня? Погладить тебя, пожалеть, уволочь с этой живодёрни? Спрятать под кроватью от мира-мясника? Что ты так смотришь, будто бы тебе некуда приклониться? Я не твой спаситель, не твой. Повтори мне, бармен.
Однажды, в далёком детстве, при мне резали овцу – белую, в завитках-кучеряшках, тихую, испуганную, недвижимую овцу с туго связанными ногами. Воспоминание, которое со временем опровергли все участники действа. Но я верю себе, не этим брехунам. Резал отец, неумело, по пьяни. Тогда я впервые узнала это: настоящая смерть – в звуке. В последнем свистящем выдохе, неоконченном, хриплом, сбившемся. В выдохе, прерванном посреди самого себя, вспоротом, бессильном выдохе. Жизнь – звук. Гамма. Ноты. Ритм. Мелодика. Кончится звук – кончишься ты.