– Иди ко мне, Устиньюшка. Не упрямься. Может, и уйдешь ты завтра к другому, но с моими поцелуями на губах гореть будешь!
– НЕТ!!!
– Обо мне думать будешь… всю душу мне вымотала, ведьма рыжая… ненавижу, люблю…
Я отбиваюсь что есть сил, но справиться с ним не могу.
Мужчина намного сильнее, а сейчас еще и охвачен каким-то неистовством… хоть бы одежда другая, а то одна рубаха, под которой ничего нет.
Кричать не получается, Михайла накрывает мои губы своими, дыхание перехватывает, потом одна рука стискивает оба моих запястья, вторая ложится на горло, я чувствую спиной ледяной каменный пол – и приходит БОЛЬ.
Острая, резкая, словно кинжалом ударили.
Из глаз текут слезы, я даже не вслушиваюсь в шепот над ухом – как-то само получается…
– Всю жизнь… тебя одну… никого не видел… Устиньюшка…
И снова косы прижаты к полу. Отрезала бы, да завтра сами сгорят…
Когда все заканчивается, я даже не сразу это осознаю. Просто мужское тело рядом со мной становится каменно тяжелым, потом откатывается в сторону, а меня, напротив, притягивают наверх.
– Устиньюшка… хочешь – выведу тебя отсюда? Найду, что Федьке соврать, и кони за стеной ждут, и возок! Только согласись! Мы еще молоды, ты мне и деток родить успеешь…
Это становится последней каплей.
Хватка на моих запястьях слабеет – и я что есть силы впиваюсь ногтями, куда попала. В грудь, полосую ее… жаль, сильно не вышло. Мне бы кошачьи когти, а не то что сейчас, под корень остриженное.
– Прочь поди, холоп ненадобный! Или ты думаешь, что, принудив, порадовал? Завтра гореть буду, о тебе и не вспомню! Ничтожеством ты был, им и подохнешь!
Михайла взлетает с пола:
– ТЫ!!!
Я улыбаюсь, почему-то чувствуя себя победительницей:
– Тело ты получил. И то силой, добром бы никогда не сбылось. А душу не тронь. Не любят таких, как ты. Не стоишь ты ни любви, ни презрения, ни памяти.
Ответом мне служит самое черное ругательство.
Михайла вылетает из камеры, звякает замок, а я начинаю смеяться. Зло, безудержно, до слез… пока шаги не стихают за поворотом.
Любовь!
Она и такая – любовь?
Смех сменяется слезами, потом отчаянием. Кажется, эта мразь мне рубаху порвала… что ж. Гореть за измену буду, так какая теперь разница?
А, никакой.
Жаль, даже если с костра правду прокричу, Федька мне не поверит.
А еще впервые мне жаль умирать.
Мне хочется мести. Хочется убивать, хочется отплатить за боль и отчаяние… за все эти годы никогда я такого гнева не испытывала. Горе было, отчаяние, безнадежность. Гнева не было.