И он просыпается на полу.
Тихон тяжело дышит, ещё не до конца выходя из кошмара, растерянно оглядывая купе. Поезд уже стоит. За окном светло, на платформе лежит белый снежок, и это придаёт Тихону немного бодрости. На миг в нём загорается слабая надежда, что тот морок – с пропавшими документами, маминой амнезией и исчезновением Даши – тоже был частью тяжёлого сна. Но когда он снова слышит стук в дверь и требовательный голос проводницы, надежда тает.
«Великие Луки! Собираемся на выход!»
– Да-да, спасибо, я в порядке, уже выхожу! – пробует он свой голос, проводя ладонью по волосам. Плечи болят, а в голове всё ещё звучит эхо сна. Он убирает так и не раскрытую за ночь «Жизнь двенадцати Цезарей» в сумку, открывает дверь и выходит навстречу своей новой реальности.
Поднявшись на мост, ведущий от платформы в город, Тихон почувствовал, что озяб, и поспешил застегнуть молнию своей бурой кожанки, а потом достал со дна сумки лёгкий клетчатый шарф. Хоть какая-то защита для его шеи, которая так и пульсировала ноющей болью.
Обычно он ходил, воткнув в уши наушники: прогулка с аудиокнигой или подкастом казалась ему куда полезнее, чем просто пустая трата времени на дорогу. Эта привычка появилась у него к тридцати, когда он начал бегать по утрам. Так удавалось провести время с пользой и для тела, и для ума: он бежал, а в ушах звучал голос, читающий Теодора Моммзена или ещё что-нибудь полезное, на что у самого Тихона не хватало времени. Иногда, когда хотелось совсем отключиться от мыслей, он бегал под музыку, но поскольку такой музыкой был джаз, часто при смене трека сбивался и его беговой ритм. Попробуй-ка, побегай под «Take Five» Брубека!
Но сейчас восприятие окружающего мира было для него в приоритете. Он улавливал каждый звук, вглядывался в лица людей, идущих на остановку с вокзала, слушал запахи ноябрьского утра и железной дороги. Всё было иначе, чем в Москве, и это заставляло его быть настороже, по крайней мере, пока он не окажется там, куда направлялся.
Время до автобуса ещё было, и Тихон вдруг вспомнил о том, что ехать в деревню с пустыми руками по меньшей мере неприлично, а с его стороны – городского родственника – и вовсе кощунственно. Не придумав ничего лучше, он закупился в привокзальной «Пятёрочке» пряниками, чаем, а после уговорил продавщицу продать ему бутылку «Хванчкары» и Коктебельского коньяка. Выглянув на улицу, где, кажется, стало ещё холоднее, Тихон заметил оживление на остановке, а после и подкатывающий к ней старенький ЛиАЗ. Соприкосновение с повседневностью приободрило его, и он, на ходу побросав свои «гостинцы» в сумку, побежал к автобусу.