Повседневная жизнь Лилы была серией ритуалов, тщательно продуманных, чтобы завоевать его расположение. Она вставала рано, следя за тем, чтобы каждая деталь ее внешности была идеальной, зная, что его взгляд пронесется по ней, как скульптор, оценивающий свой мрамор. Ее сердце колотилось, когда она спускалась по парадной лестнице, эхо ее шагов было безмолвной симфонией, которая возвещала о ее присутствии спящим обитателям замка. За завтраком она сидела тихо, опустив глаза, с нетерпением ожидая его одобрения, пока он критически осматривал стол. Каждый ее кусочек был представлением, каждое слово – тщательно выбранным шагом в танце почтения.
Ее влечение к Виктору было не только физическим, хотя его вид мог заставить ее колени дрожать. То, как он двигался по миру, сам воздух, казалось, расступался перед ним, наполняло ее томлением, которое она не могла выразить словами. Его доминирование было силой, которая одновременно пугала и волновала ее, зов сирены, который становился громче с каждым днем. В его присутствии она чувствовала себя одновременно незначительной и совершенно необходимой, противоречие, которое только затягивало кольца желания вокруг ее сердца.
Она наблюдала за тем, как Виктор погружался в разговор, его голос был как шелк, покрывающий все вокруг. Каждое его слово проникало в нее будто мелодия, которую никто больше не мог услышать. В этих моментах она понимала, что привязанность к нему не поддается рациональному объяснению. Это было словно магнитное поле, создающее невидимую связь между их мирами. Пока он говорил, она мысленно следила за изгибами его губ, за игрой света и тени на его лице, ловила каждую интонацию его бархатного голоса.
Наблюдая издалека, стараясь оставаться незаметной, она иногда задавалась вопросом, почему именно он стал для нее центром вселенной. Но вместе с этим в ее сердце росло признание в том, что такая привязанность не требует логики; она просто есть, как есть ночь после дня. Возможно, это была игра света и тени, которую Виктор разыгрывал так искусно, создавая вокруг себя ореол недоступности и при этом отзываясь на ее невысказанные чувства с невидимой нитью понимания.
Иногда ей казалось, что их связь сродни танцу: сложные па и пиуэты, где каждое движение требовало точности и удержания позиции, но приносило чувство свободы и легкости. В такие моменты она ловила себя на мысли, что, возможно, вся их история заключалась именно в этом танце – в постоянном стремлении навстречу друг другу, долгом поэтапном подходе, в котором страх проиграть этот ритм был таким же сильным, как желание раствориться в нем полностью.