Как Габриэль. Тот оставался неподвижным с момента кораблекрушения, словно пытался превратиться в одну из тех гранитных статуй из одной легенды, которую Жюстиньен слышал по ту сторону океана, но не мог вспомнить.
Габриэль только грыз почерневшие куски зайчатины, которые подавал ему Венёр. Ботаник фактически назначил себя опекуном подростка. Всю вторую половину дня он то и дело отгонял от мальчика Франсуа и Жонаса, которые хотели непременно его растолкать. Зарево костра отражалось в бесстрастных светлых глазах Габриэля, а тем временем Франсуа из Бобассена и путешественница Мари бросали друг на друга тяжелые, язвительные взгляды, заменявшие им разговор. Жюстиньен держался в стороне. Он промерз, несмотря на близость огня. Страдал от голода, но смог проглотить всего несколько кусочков мяса. Он был готов убить ради глотка спиртного. Всё для него в тот вечер имело тошнотворный привкус соли.
Марсовой Жонас был первым, кто встал на стражу. Жюстиньену, несмотря на усталость, потребовалось некоторое время, чтобы уснуть. Он лежал, закутавшись в грубое, но относительно сухое одеяло, и прислушивался к окружающим звукам: треску костра, хрусту леса, шуму океана и прилива, который вновь завладел рифами и пляжем. Ему ужасно хотелось выпить, и он до крови искусал кулак, чтобы отвлечься от этого желания. Жюстиньен скучал по гомону порта, по пьяным мычащим голосам и шагам стражи, по корабельным колоколам и пронзительной жиге на скрипке, долетавшей из таверн. Он вздрогнул. Де Салер не спал на свежем воздухе уже… уже больше десяти лет. С тех пор, как покинул Бретань.
Жюстиньен лежал с закрытыми глазами, словно пытаясь обмануть коварный, ускользающий сон. Но при этом очень внимательно прислушивался к приливу океана, к неустанно надвигающимся и поднимающимся волнам. С тех пор как он обыскал капитанскую каюту, в морской воде были капли его крови, и это не давало ему покоя. Что-то внутри него, глубоко в подсознании, побуждало бежать, хотелось схватить одеяло и броситься в лес. Но Жюстиньен не поддался этому необъяснимому порыву. Здесь он был в большей безопасности. Если бы только можно было убежать от океана, от его голоса…
Он натянул одеяло на уши, но шум волн всё равно доносился до него, заглушая все остальные звуки острова, леса и пляжа. Льдинки хрустели, стачиваясь друг о друга в пене, создавая звук, похожий на скрежет тысячезубой челюсти. Прилив. Это был надвигающийся прилив. Жюстиньену хотелось убежать, чтобы больше не слышать ни накатывающих волн, ни голодного хруста ледяного крошева, наползающего на берег. Вода уже просачивалась в ботинки, а тело тонуло во влажном песке. Он пытался сопротивляться, но песок и лед неуклонно поглощали его. Ледяная пена накрыла тело, словно заточила в гроб, и заполняла рот отвратительной кашей с привкусом соли. Панический страх сдавил грудь Жюстиньена. Он начал задыхаться. И вдруг почувствовал чью-то сильную хватку на своем плече. Он попытался сплюнуть, но серая масса только глубже проникла в его горло. Кто-то грубо тряс его, он кашлял и икал. Затем ему дали пощечину. От удара он проснулся.