«Mальтас есть плоть,
Mальтас есть голод,
Разорви небо,
Выпей время,
Мы – твои дети,
Мы – твой распад…»
В ту ночь к мастерской Сайласа пришел Лирой, брат Элианор, палач с руками, вечно пахнущими железом и страхом. Он не верил в демонов – только в нож и ярость. Но то, что он увидел внутри, заставило его упасть на колени.
Холст Сайласа больше не был холстом. Это была дверь.
Сквозь нее лилась плоть – аморфная, кипящая, усеянная глазами и ртами. Она обвила Лиройа, лаская, как любовник. Ему казалось, что это Элинор целует его в губы, но когда он открыл глаза, то увидел, что его тело сливается с массой. Кости ломались, перестраиваясь в нечто среднее между человеком и многоножкой. Его последний крик не был криком ужаса – это был стон экстаза, когда плоть Мальтаса вошла в него, заполнив каждую трещину души.
К утру от Лиройа остался лишь инструмент – живой клинок из костей и нервов, врученный Лене. Она провела лезвием по городу, и Геенна взвыла. Дома сомкнулись, образуя гигантскую вагину, готовую перемолоть все живое. Река, некогда протекавшая сквозь город, вспенилась кровью, а в небе замерло солнце – черное, как зрачок мертвеца.
– Теперь мы едины, – прорычал Мальтас голосом города, голосом тысячи грешников. – Вы все – моя плоть, мой оргазм, моя смерть.
И Геенна начала рожать.
Из ее аллей, подвалов, самых грязных щелей выползали существа – помесь людей и насекомых, детей и паразитов. Они плакали, смеялись, убивали. Они занимались сексом с трупами, рождая новых чудовищ, и пожирали друг друга, чтобы стать сильнее. А Лена, теперь больше похожая на богиню-скорпион, наблюдала с колокольни, где колокола звенели от ветра, пропитанного стонами.
Она знала – это только начало. Мальтас голоден. Он хочет больше.
И мир, такой хрупкий, такой наивный, уже чувствует его дыхание на своей шее.
Геенна перестала дышать. Ее улицы, некогда полные шепота проклятий, теперь бились в тишине, как сердце, разорванное когтями. Город стал телом – единым, пульсирующим. Дома сжимались и разжимались, как легкие, а канализационные люки извергали пар, пахнущий спермой и гнилью. Даже небо над ним почернело, превратившись в потолок склепа, усеянный живыми звёздами-гнойниками.
Лена восседала на троне из сплавленных костей в центре площади, где когда-то казнили грешников. Ее тело, теперь монструозный алтарь, прорастало в землю корнями из спинного мозга, высасывая последние соки из Геенны. Ее руки держали инструменты: серп из рёбер Лиройа, чашу из черепа Сайласа, иглу, сотканную из детских воплей. Ее живот, вздутый как шар, трещал по швам – внутри билось сердце Мальтаса, готовое родиться в мир, который не смог бы его вместить.