Его остановленный взор сделался пугающим, беспримесно сумасшедшим.
– Гласит, что ей тяжко, – протянул он, монотонно раскачиваясь. – Молит, чтобы я ее вырвал из нечистивых рук. Избрала меня, грешника. Ежели на нее дерзнет кто другой, то того она ослепит, как ослепила Мельникова на пути в Семенов.
– Безумный, прости господи, – буркнул Федор, вытягиваясь на траве и поудобнее устраивая затекшую шею. Казалось, он смирился со своим несчастьем, усвоив, что юродивый пленитель вполне безобиден. – Однако верткий и рука тяжелая… а с виду-то увалень.
Он еще повертелся, покряхтел и потом притих, вроде заснул, а Леонт, засев у костра, впал в осоловелый обморок. Он все раскачивался и толковал то ли с собой, то ли с выдуманным собеседником, и даже не замечал пепла, которым потухающее пламя осыпало его кудлатые вихры и жидкую бороденку.
Раннее утро обнаружило невольных спутников на плесе, окутанном промозглым туманом. На листьях и в чашечках луговых цветов блестела роса, стылое костище с головешками, похожими на обглоданные мослы, белело среди выжженной травы. По небу струились зыбкие тени, на серой воде обозначились омуты, а мимо дальнего берега заскользила гребная лодка, рассекая гладь, кое-где тронутую рябью. Федор вдруг забился всем телом, как бьется на берегу исполинская рыбина, хлопающая бесполезными жабрами.
– Развяжи, – потребовал он мрачно.
Вчерашний обидчик выглядел худым и щуплым, но его проворное тело даже стесненными толчками являло угрозу. Леонт подался к нему, но свирепый, как бы пронзающий взгляд из-под насупленных бровей остудил его пыл. После некоторых колебаний он все же дернул веревочный узел и отпрянул, готовый к натиску, но Федор буднично завозился на земле, разминая конечности. Потом он подобрал шапку, поднялся на ноги, брызнул в Леонта лютым взором и побрел прочь. Леонт долго провожал его глазами, запоминая очерк его сгорбленной спины, и, лишь когда недруг скрылся за кустами, отправился следом. Дорога петляла вдоль берега между холмами, кочками и ложбинами. Подвялые августовские травы кое-где поднимались в полный рост, закрывая вид, но, выныривая из зарослей, Леонт не видел никого и знал, что он на местности один, когда среди ивняка за его спиной что-то хрустнуло, и он потерял сознание от удара.
Очнувшись, он ослеп от солнца, которое било прямо в глаза, пригвождая его к земле. Наверху в полупрозрачных веточных узорах пересыпались листья, затылок подпирал узловатый корень. Леонт сел, потер ушибленную голову. Его котомка лежала в пыли у канавы и казалась нетронутой. Он проверил немудреное имущество и сперва успокоился, обнаружив, что все на месте. Потом ощупал расхристанный ворот, обтряс рубаху и чуть не подскочил от ужаса. Письма, завернутого в тряпицу, не было.