Князь Карачев безучастно взглянул на здание из желтого кирпича с белыми пилястрами.
– Когда-то этот дом принадлежал Джону Картеру. Он был другом Оливера Кромвеля. Именно в этом доме «Охвостье» приняло решение о казни Карла I.
Чернецкий, казалось, испытывал восторг оттого, что незаконный комитет с непристойным названием осудил собственного короля и привел приговор в исполнение.
– Признаться, Хрисанф Иванович, я бы хотел отдохнуть и согреться после морского путешествия, – сказал Кирилл Карлович.
– До гостиницы совсем близко, – Чернецкий ладонью указал направление пути.
Они прибавили шагу. Хрисанф Иванович вновь заговорил:
– Позволю заметить, что вы прибыли в Англию в интересное время. Скоро в Лондоне начнется судебный процесс над членами Лондонского Корреспондентского Общества. Они призывали низложить короля.
– Господи! Неужели они хотят, как во Франции? – удивился Кирилл Карлович.
– Именно! – Хрисанф Иванович обрадовался упоминанию Франции. – Революция многих воодушевила, пробудила народ, привела в движение общественную мысль.
– Безумцы! Революция привела в движение гильотину! – воскликнул Кирилл Карлович. – И непохоже, чтобы кто-то смог ее остановить!
Накануне Чернецкий остановился в таверне «Стар Инн». Туда он и привел князя. Хрисанф Иванович снял еще одну комнату, проводил юношу наверх и оставил одного. Условились спустя полчаса встретиться за обедом.
Двое половых принесли большую чашу, ведро с водой и кувшин. Один из них остался, чтобы полить гостю.
Кирилл Карлович машинально занялся туалетом. Все, что произошло в последние часы, смущало юного князя. Поведение Амели в отношении него было обидным, а то и оскорбительным. Она добилась его доверия, выдав себя за француженку.
Но Чернецкий как о чем-то совершенно естественном говорил о дружбе с поляками, явно враждебными Российской империи. Он и революцию во Франции приветствовал. Что же теперь? Стоит ли обижаться на легкомысленную барышню? Может, у дипломатов принято так – дружить со всеми подряд. А у Кирилла Карловича разливалось в груди нехорошее волнение.
Думал юный князь о том, что военная карьера была бы намного лучше. «Эх, папенька-папенька!» – посетовал он с горечью. Старый князь упрямо считал, что у сына неподходящий характер для воинской службы.