Ты ведь…
Да.
И мы молчим. Голова. Моя голова всё ещё лежит на рельсах, а тело стоит тут и ведёт этот диалог. Отчаянные попытки продолжить обрываются внезапно возникшим молчанием.
******************************************************
Дверь закрывается перед моим лицом – и я вижу, как из-под угла подглядывают все: мой отец, моя мать, моя сестра, мой брат. Мой брат? Ведь его голова тоже должна лежать на рельсах, а он стоит тут – тело его отрывается от земли – нож падает из рук – кровь стекает по кистям его рук и, едва задевая недавно купленную белую рубашка, сливается в единую лужу на полу – он падает замертво, но не умирает – более того, он делает это (то есть остаётся в живых) специально, чтобы придти сюда и встать тут, за углом, чтобы наблюдать и дальше – он наблюдает за тем, как я дёргаю дверную ручку, кричу, взывая к помощи, и вот, когда наконец ко мне спускается ангел и, схватив в правую руку мою левую, а левой вцепившись за дверную ручку, помогает мне открыть её и заталкивает туда – я вижу, как все они: все, мой отец, моя мать, мой брат и моя сестра – растворяются в том самом углу, за которым они стояли, в пространстве между спальней и кухней, и я бегу туда, бегу, что есть мочи, пытаясь нагнать хотя бы кого-то из них, но, никого не заметив, делаю пару шагов назад и лицом к лицу сталкиваюсь с ней. Она спрашивает, голоден ли я, но знает, что я могу не есть неделю. Мы идём на кухню и она наливает мне суп. Непродолжительный диалог: где я был всё это время. И почему я жив.
А я был в Токио, я был в Вашингтоне, я был в Париже, я был в Риме, я был в Тегеране, я был в Валенсии – и в каждом из этих мест я умер: где-то я умер один раз, а где-то два; где-то меня переехал поезд, а где-то поглотили морские волны, но она обо всём этом не знает. И я рассказываю ей о том, что мне надо было просто переждать. Просто переждать. Воскреснуть. Я бы назвал это так – да, я ждал воскрешения.
Она говорила, что думала, то есть буквально – такой поток сознания, на который я не то что не обращал внимания, я даже не имел интереса этого делать – я думал о том, что мой брат стоял тут, а я помню, помню его бездыханное тело, каким я видел его ни раз: я видел его свисающим с петли, я видел, как сквозь зубы он улыбался, когда поезд проезжал по соседнему пути, но самое ценное – я видел, как кровь победила терзанья его души между жизнью и смертью и я помню, с каким интересом я заглядывал ему в глаза, когда, наконец, не зашла мать – но и та ничего не сделала, она лишь опустила его веки и вышла, а потом менялись дни в календаре: это была пятница, а потом суббота, воскресенье, пятница, вторник, пятница, среда, пятница, четверг, пятница и пятница уже никогда не кончалась – она была вечной. Я заходил в ту комнату, в которой он сделал это – то есть это была его комната и видел, как календарик, стоявший на одной из его немногочисленных полок, извещал о том, что сегодня пятница. И она, как казалось, уже никогда не перерастёт в нечто большее – в субботу, в понедельник или даже в воскресенье.