Мистер Понтелье вернулся к жене с известием о том, что Рауля лихорадит и ему нужен уход. Затем он зажег сигару, подошел к открытой двери и сел возле нее.
Миссис Понтелье была совершенно уверена, что никакой лихорадки у Рауля нет. Она сказала, что сын отправился в постель совершенно здоровым и его весь день ничто не беспокоило. Однако мистер Понтелье слишком хорошо знал симптомы лихорадки и не мог ошибиться. Он заверил жену, что у ребенка, спящего в соседней комнате, сильный жар. И упрекнул женщину в безразличии, в привычном пренебрежении сыновьями. Если не мать должна ухаживать за детьми, то кто же, черт побери?! У него самого в конторе дел по горло. Он не может быть в двух местах одновременно – добывать средства к существованию семьи на работе и следить, чтобы с ними ничего не приключилось дома. Мужчина говорил нудным, менторским тоном.
Миссис Понтелье поднялась с постели и скрылась в соседней комнате. Вскоре женщина вернулась, села на край кровати и опустила голову на подушку. Она не произнесла ни слова и отказалась отвечать мужу, когда тот стал задавать вопросы. Докурив сигару, он лег и через полминуты погрузился в сон.
Миссис Понтелье к тому времени окончательно проснулась. Она немного всплакнула, после чего вытерла глаза рукавом пеньюара. Затем задула свечу, оставленную мужем, сунула босые ноги в атласные mules[6], стоявшие у изножья кровати, и вышла на веранду, где опустилась в плетеное кресло-качалку и стала тихонько раскачиваться.
Было уже за полночь. Окна всех коттеджей были темными. Единственный слабый огонек мерцал в прихожей Дома. Вокруг не раздавалось ни единого звука, кроме уханья старой совы на верхушке черного дуба да извечного голоса моря, который в этот тихий час не был громок и разносился в ночи как заунывная колыбельная.
Слезы так быстро наворачивались на глаза миссис Понтелье, что промокший рукав ее пеньюара с ними уже не справлялся. Одной рукой она ухватилась за спинку кресла, при этом просторный рукав соскользнул к плечу, обнажив поднятую руку. Женщина уткнулась пылающим мокрым лицом в сгиб локтя и продолжала плакать, больше не пытаясь вытирать лицо, глаза, руки. Она не смогла бы сказать, отчего плакала. Эпизоды, подобные тому, что произошел в спальне, были обычны для ее замужней жизни. Прежде они как будто не имели большого значения в сравнении с безграничной добротой мужа и его неизменной преданностью, которая сделалась чем-то само собой разумеющимся и обязательным.