Я не могла позволить, чтобы меня отодвинули на второй план, сделали бесполезной зрительницей.
– Я желаю видеть, как будет разворачиваться битва, своими глазами, – потребовала я. – Я хочу отправиться на южное побережье, где смогу следить за происходящим, а не трястись от страха в убежище где-нибудь в центральных графствах.
Да, я поеду и буду наблюдать за всем своими глазами. Это ожидание, эти новости из вторых и третьих рук – все это было невыносимо.
– Это не храбрость, а безрассудство.
– Я могу быть там через день.
– Нет, нет! Совет никогда не даст разрешение. – На лице его отразилось страдание. – Вы не можете, вы не должны рисковать вашей особой. Какой подарок для испанцев! Если они убьют вас, то могут выставить вашу голову на потеху всему войску. А если схватят, то отправят в Ватикан в оковах. Как это поможет вашим подданным?
– Четвертование Уильяма Уоллеса отнюдь не повредило его наследию в Шотландии. Даже напротив. – Я вздохнула. – Сегодня по темноте я все равно никуда не поеду. Отправляйтесь обратно к вашим войскам в Виндзор – без меня.
Он не мог ни приказать мне, ни заставить. Ни один человек не имел права мной помыкать. Раздосадованный, Хансдон сжал губы в тонкую ниточку и поклонился.
– Дорогой кузен, я всецело вам доверяю, – сказала я. – Несите вашу службу в Виндзоре. И пришла пора армии графа Лестера собраться в Тилбери. Я отдам распоряжения.
Как только он ушел, Кэтрин разве что руки не начала ломать.
– Если он так мрачен, значит положение дел хуже, чем он сказал! Отец не любит лишний раз никого волновать.
– Я это знаю, – заверила я. – Я все поняла, когда он, вопреки своему обыкновению, не стал браниться и сквернословить.
Хансдон любил вставлять в речь крепкие солдатские словечки, и его нимало не заботило, что об этом думают окружающие. Однако сегодня он был слишком потрясен, чтобы разговаривать в своей обычной грубоватой манере.
– Кто может знать, что происходит на самом деле? Вот в чем беда.
Тридцать лет я была королевой и теперь, в этот час наивысших испытаний, блуждала в потемках и не могла повести за собой свой народ. Я выглянула в окно. Маяки больше не горели. Они сделали свое дело.
На следующее утро нас приветствовало необычное зрелище: сэр Фрэнсис Уолсингем в латах. Он неуклюжей походкой явился в мои покои, лязгая железом. Шлем он нес под мышкой.