37
– Нарочка… Нарочка…
Он сомкнул веки и, кажется, заснул. В палату вошёл Антон и без слов всё понял по счастливым глазам
Наргиз.
– Арсен пришёл в сознание. Он узнал меня и заговорил.
Наргиз вся светилась, лучилась радостью, на нена-крашенном лице заиграл нежный румянец, смеющие-ся губы наполнились соком.
Антон улыбнулся в ответ усталой, доброй улыбкой
врача, который, возвращая жизнь своими руками
и сердцем, благодарит каждый раз за это Бога. Он по-щупал пульс Арсена, чуть натянул кожу на щеке и же-стом поманил Наргиз из палаты.
– Наргиз, то, что Арсен пришёл в себя на девяносто процентов твоя заслуга, теперь уже никакой опасности нет. Всё, – сейчас переход на общий режим. И, думаю, уже через неделю-другую он сможет вставать, потом ходить потихоньку. Теперь, ты можешь быть совершенно спокойной.
– Спасибо, Антон. Огромное Вам спасибо.
– Наргиз, тут такое дело, – Антон замялся и тяжело вздохнул, – в общем, есть ещё один «беспризор-ный», так сказать. Не очень тяжёлый случай, но ес-ли бы ты согласилась немного присмотреть за ним
после операции…
Антон умоляюще смотрел на неё.
– А кто он?
– Лётчик, – опять тяжело вздохнул Антон.
38
– Я имею в виду национальность, – спокойно
уточнила Наргиз и, заметив обескураженный вид Антона, добавила, – Я могу ухаживать или за своим, или
за русским.
Антон судорожно проглотил слюну, снял очки, протёр их платком. Кашлянув, надел очки обратно
и тихо произнёс:
– Он – русский. Алексеем зовут. Ну, так как?
Наргиз кивнула:
– Переводите его сюда. Я всё сделаю, как надо.
Почувствовав замешательство Антона, вполне объяснимое для врача, вежливо кивнула ему, прощаясь, —
замяла принявший неприятный оборот разговор.
И с совершенно спокойной душой вернулась в палату.
Она искренне сказала, как чувствовала.
Наргиз вдруг овладела потребность поговорить, поделиться с кем-нибудь. Вытащила из кармана сотовый
телефон и с грустью подумала, что звонить ей, кроме
как Каро, некому. Сердце обволокла теплота: какой
Каро оказался простой, милый, остроумный. С Левоном такого понимания у неё не было никогда.
Впрочем, наверное, Левон не виноват, так заведено
у них дома: каждый знал своё место. Отцу – отцово, а брату – братово. Невозможно было сесть рядом
с братом, поговорить о том о сём, обсудить какие-то
проблемы – он, как отец, всегда был занят. Раздра-жался, когда дёргали «по пустякам», и выслушивал