Тут же неподалёку греется, будто ящерка, на камешке бычок. Обнаружив, что замечен, он прячется за плотной ширмой водорослей. Рапан, что попался ему под плавник, поторопился спрятать нежное своё тело подальше от греха…
Поспешил на берег и я, но не топтал, как прочие, мелководья, ибо знал уже что, за что и почему…
…Было так хорошо и славно на душе, но лишь до той поры, пока я не заметил военный вертолёт, что низко летел над водой. Было ли ребятам на его борту дело до жизни рыб, медуз или дельфинов. Всматривались ли они через иллюминаторы , пытаясь разглядеть что-то в толще воды.
Не знаю. Не уверен. Скорее всего они думали о доме. Заставляли себя не представлять, как ревут жёны по ночам и рвут наволочки на тонкие полоски, как враз постаревшие родители перестали узнавать себя в отражении оконных стёкол, подле которых стоят подолгу, в ожидании возвращения сына домой…
Страшно даже думать об этом, и совестно, ибо доподлинно известно, что этим ребятам есть дело до нас с вами. До тех, кто спит под тёплым одеялом, пьёт чай, когда только захочет и замечая птичку не ждёт от неё беды, а любуется ею, без опасения и страха.
Там, где заканчивается береговая линия чаши моря, начинается её, личное, куда или по приглашению, или никак, ибо, хотя душа нараспашку, а повсегда заперто. Шагнёшь лишку, всего чуток, тут же ловишь на себе изумлённые взоры рыбьей братии, и соображаешь, что сделалось с тобою что-то не то, пытаешься отступить, отпрянуть, так тебя за плечи, за фалды гребка:
– К-куда!?! Назад! Нечто можно, непрошенным?
– Ды-к, я не нарочно… – пугаешься также, как в детстве боялся темноты коридора, – до немоты, до невозможности идти или вскрикнуть, будто прикладывал некто невидимый холодную ладонь к спине и держал там, покуда не позовут: «Ну, чего ты там встал, иди уже, не боись…экий ты…храбрец…»
А тут вроде и другое всё, а тоже самое.
– Врёшь про не нарочно… Что за надобность такая, совать свой нос в чужие дела?
– Ну, интересно, что там…
– Интересно – иди, смотри.
– Так страшно, темно.
– А коли пужаешься, сиди дома или барахтайся на мелководье, где наказано тебе пребывать судьбой, а сюда не суйся! Понятно тебе?
– Да…
– Ну и греби отсель. Сам-то сумеешь или подмогнуть?
– Не-не, спасибо, я сам.
– Вот и ладно, бывай.
Ощутив едва, что отпущен и вроде даже прощён, дабы не показаться ещё более смешным, не торопишься назад, дышишь ровно, смотришь по сторонам, присматриваешься ко дну, а рыбёхи, что бывало сторонились, окружают стайками, щекочут и вопрошают на многие голоса: