– Кому-нибудь дома рассказывал?
– Нет, естественно! Зачем, Люба?.. Чтобы младшие перепугались? Или мама с Русланкой занервничали?.. Им вначале и так нехорошо было. Всем в хате было не по себе. Если бы я на головы родных вдобавок свою шизу сгрузил, то самочувствие никому бы не облегчил. Куда бы мы пошли с перепугу? Розе – пять, Соне – четыре. Ярош – совсем кроха. Опять халупу снимать гуртом?!.. Ну уж нет! Я предпочёл засунуть свои глюки куда подальше и молчать в тряпочку. Папа знал, что за дом купил, посвятил Арона. Тот – нас, когда мы уже въехали. Ну и люд добрый страстей нам в уши залить щедро поспешил! Первое время, когда обживаться начали, жильё странно пахло. Ощущения в нём, что ли, были какие-то невнятные. Все чувствовали себя неуютно, некомфортно, плохо. Мама узнала историю хаты позже. Она молчала, но очень переживала, а малые – следом за ней. Чтобы обстановка не нагнеталась, я делал вид, что мне норм, хотя трясся больше всех.
– Чтобы не показать, как страшно?
– Чтобы остальные не боялись, – мягко поправил отличник. – И со временем тревога ушла. Мы обвыкли, привели в порядок махину и зажили припеваючи. Ганну я больше не встречал.
– А среди местных цыган вы поддержку искали?
– На кой?
– Чтобы проще было.
– Мне лично эта поддержка нафиг не нужна! В прошлом за глаза объелся! Нас в таборе называли странными, чужими. Среди русских кто цыганчой обзовёт – за спиной или в лицо. Сэро малой из-за этой неразберихи парился! А я понял, что не там мы – и не здесь. Нигде. Сами по себе.
– Прям как мои, – опрометчиво вдруг выпалила Поспелова и тут же задумалась.
– Вы же кубанские! – удивился Имир.
– Я родилась здесь. Мама – из-под Костромы, вроде. Папа – с Орловщины. От мамы много слышала, как коренное население ненавидит приезжих. Ей в детстве здорово досталось! До сих пор с содроганием вспоминает! Вот и повисли: не приезжие уже, но к местным причислить себя не можем.
– Родители как твои познакомились? – поинтересовался медалист.
– На ж/д.
– Тут? В городе? То есть оба жили здесь?
– Само собой. Папина семья переехала, когда он уже взрослым стал. А маме при переселении едва четыре годика стукнуло. Папе мама понравилась, и он её у жениха увёл.
От услышанного Имир изрядно удивился – в его глазах Григорьевна не походила на супругу, потерявшую голову от спонтанной любви к Василию и вышедшую замуж из искренних чувств.