– Вы, господин, хотите сделать пожертвование? Или ищите у нас кого-то? – вдруг спросила у него невесть откуда появившаяся женщина с бескровным лицом, задрапированная с ног до головы в темное длиннополое одеяние.
– Я пишу трактат о человеческих страданиях, а потому милостиво прошу разрешения поговорить с некоторыми из пребывающих в этих стенах, – не растерялся бастард. – Уверяю, от беседы со мной им хуже не станет, поскольку у меня исключительно добрые намерения.
Несколько секунд монахиня оценивала Вилберна примерно таким же взглядом, каковым смотрел на него возница в помятом цилиндре.
– Подождите здесь, я скоро вернусь, – наконец вымолвила она и живо скрылась в каком-то неприметном закутке, по всей видимости, для консультаций со своей непосредственной начальницей.
Вскоре бастард получил разрешение на общение с находившимися в сознании подопечными богоугодного заведения, однако вернувшаяся монахиня попросила не слишком их утомлять и строжайше запретила наведываться в женскую палату, находящуюся за плотной занавесью.
Взяв стоявший у входных дверей табурет, Вилберн стал ходить вдоль рядов коек, пока не присел возле лежащего на боку иссохшего мужчины средних лет, трясущегося судорожной дрожью. На вежливое приветствие бастарда он никак не отреагировал, что свидетельствовало о его потухшем сознании, которому уже было трудно функционировать в агонизирующем теле. Убедившись в отсутствии поблизости монахинь, Вилберн достал из кармана шелковый платок и быстро надел на узловатый мизинец с корявым ногтем кольцо, испытывая при этом волнение экспериментатора во время рискованного опыта.
Поначалу никаких заметных перемен с умирающим не произошло, однако по прошествии нескольких до предела растянувшихся в восприятии бастарда минут тело мужчины постепенно прекратило содрогаться, он заерзал на койке, после разлепил веки, огляделся по сторонам и сипло произнес: