– Как ты посмеешь? – перенацелил Жорес стрелы своего гнева на незадачливого столяра. – Я парижский кулинар, а не твой подмастерь! Я барин жаловаться есть!
Француз ринулся вон из кабинета, но, вдруг, остановился, вскрикнул чего-то по своему и стал пристально вглядываться в одну из картин, висевшую возле самой двери.
– Зря ты с ним так, – шепнул Авдею на ухо Валицкий, прибежавший на крик француза в барском кабинете, – сейчас же пойдёт и на тебя молодому барину нажалуется. – Еще тот прохиндей…
Но француз сразу не ушёл, он всё стоял возле картины и что-то бубнил себе под нос.
Друзья они с Александром Ильичом, – шептал Валицкий Авдею, легко приподнимая край тяжелого стола, – вместе модной сокольской гимнастикой занимаются да по ресторациям на рысаках разъезжают. Там и сошлись, как пишут поэты: лёд и пламень. Что деется на свете? Разве, в прежние времена, стал бы барин с иноземным поварёнком якшаться. Ни в жизнь! А этот… Не зря Илья Ильич в последнее время на сына сердит до последней крайности. Куда мир катится?
Валицкий помог Авдею приладить ножку стола, и пошёл из кабинета, бросив на ходу пару слов иноземному кулинару (опять же, не по-русски). Когда управляющий с поваром ушли, Сёмка подошёл к картине, которая заинтересовала француза, и уставился на неё, словно бык на новые ворота. Авдей тоже хотел посмотреть, но тут со двора донеслось:
– Едут! Едут!
Толпа у барского дома, собравшаяся еще с утра, зашевелилась, образуя широкий коридор по которому к крыльцу усадьбы подъехали трое крытых саней да ещё с десяток саней обыкновенных, груженных разным житейским скарбом да различными (по большей части диковенными) съестными припасами. Авдей тоже выбежал глянуть на барский поезд. Любопытно же!
Сани остановились возле мраморных ступеней парадного крыльца, только что покрытых широким темно-красным ковром, с которого Ефим проворно смахивал метёлкой падающий снег. Первым на ковёр вылез сам барин Илья Ильич. Барин сильно морщился, топтался на месте, разминая спину, а под его очи уже приготовился предстать староста деревни. Предстать старосте очень не терпелось, но еще не принесли каравай, хранимый от мороза в тёплой поварне. Староста нервничал, вертел головой и сердито сверкал глазами, и вот каравай принесли, но пока на подносе раправляли полотенца, к барину подбежал Валицкий с докладом. Барин кивнул докладчику и велел принять из рук бырыни, которая тоже уже топталась на ковре, большую коробку. Валицкий схватил коробку и, открывая её на ходу, побежал в дом, а к барину подошёл староста с караваем в руках. Началась торжествееная встреча. После старосты настал черёд священника – отца Никандра. Душу священника терзало лихо колючей обиды: он должен был первым барина благословить, но в самый неподходящий момент прихватило у батюшки живот и пришлось бежать домой. Староста же, воспользовался чужой незадачей и пролез вперёд, аки уж склизкий. После благословления толпа плотнее охватила прибывших гостей, выталкивая вперёд к барину самых уважаемых селян. И все радостно смеялись, когда Илья Ильич узнавал кого-то из крестьян и похлопывал того по плечу.