Похожих голосов много. Но я узнаю этот голос на уровне подсознания, хотя мы и не виделись друг с другом двадцать лет. С того дня, как меня, словно арестантку под конвоем, насильно увезли в Москву.
Воспоминания бурным потоком захлестывают сознание.
Глава 4
Июнь 2004 года. Москва
Юля
Я смотрю в окно автомобиля, фиксируя взглядом пробегающий за окном летний пейзаж. До Москвы остается час езды. За рулем прокурорской «Волги»папин шофер, сам папа сидит с ним рядом на переднем пассажирском сиденье. Сзади устроились мы с мамой. Несколько часов дороги в салоне плотно клубится тяжелое молчание,изредка прерываемое моими всхлипами.
До отъезда я лежала на кровати, отвернувшись к стене. Слушала надрывающийся телефон. Мама, видимо, брала трубку и тут же опускала на рычаг, потому что ни разу я не услышала ни одного слова. И так много-много раз. Это звонил Саша, я не сомневалась. Но помнила запрет отца.
Несколько раз я все же вскакивала, стрелой неслась к телефону и лихорадочно набирала Сашин номер. Но тут же мамина твердая рука пресекала попытку. Три раза я пыталась вырваться из квартиры. Один раз мне даже удалось выйти из секции, но войти в лифт я не успела. Мама непоколебимо возвращала меня назад – домой.
В конце концов смирилась. Забилась под одеяло. Никого не хотела видеть. Не отвечала на вопросы. Я утопала в мыслях о Саше. Как он там без меня? Поддержал ли его кто-нибудь в горе? Я знала, он очень любил отца, гордился им. Саша делился со мной, что с мамой у него отношения почему-то не складываются. Я встречалась с ней несколько раз у них дома, да и во дворе приходилось сталкиваться.
Мама Саши – очень красивая женщина. Нигде не работала, говорила, что занимается общественной жизнью. Саша иногда с болью замечал, что лучше бы она была доброй, заботливой. И любила бы их с отцом, а не только себя, и не заставляла бы других любить и служить только ей.
У Саши началась сессия, сегодня первый экзамен. Пошел ли он в университет или остался с убитой горем матерью? Я почему-то была уверена, что она убита, чтобы ни говорили мои родители. А как он воспринял арест отца? Окаменел от горя и отчаяния? Давил глухие мужские рыдания, закрывшись в комнате, или взирал на окружающих с напускным равнодушием?
Приходилось закусывать зубами край пододеяльника до ломоты в челюстях, чтобы облегчить другую раздирающую боль – душевную. Я должна быть с ним рядом, с моим Сашей. С любимым, родным, единственным. А я сбежала как крыса с тонущего корабля, хоть и не по своей воле. Предала его, подчинившись чужому решению, пусть даже это решение моих родителей.